Дорогой Жан Шюзвиль!
Вы еще помните обо мне? Вы были так молоды, мы оба были молоды. Это было в Москве. Было Рождество. Шел снег. Вы писали стихи. Я писала стихи. Мы читали их мадемуазель Helene Guedwillo1.
Вы любили Франсиса Жамма, я любила Эдмона Ростана2. Но мы хорошо понимали друг друга. Мадемуазель Guedwillo любила стихи и молодость.
Приехав в 1925 г. в Париж, я уже не возобновила связей ни с кем из моего детства. Прошлое всегда в прошлом, а это прошлое (война, революция) было абсолютно прошлым, никогда не существовавшим.
Но я все же никогда не могла услышать Ваше имя без того, чтобы в моем воображении не возникли Москва – снег – Рождество – очки – молодость – это видение тотчас вызывало улыбку, которая устанавливала между моим собеседником и мной большую дистанцию, чем та, что отделяет 1909 г. от 1930 г. Вас я впускала в свое детство, а мой собеседник оставался за его пределами.
Дорогой Жан Шюзвиль, когда мадам Г<ородецк>ая3 передала мне Ваш сувенир4, – не будем бояться громких слов, которыми все равно невозможно выразить наши ощущения, – я испытала чувство, похожее на воскрешение: не Ваше воскрешение, а именно мое, я воскресла такой, какой была в прошлом.
То, что не засвидетельствовано, никогда не существовало. Я – это то, что не засвидетельствовано.
Дорогой Жан Шюзвиль, в жизни я, как правило (сама того не желая), приносила сама себе больше вреда, чем добра. Особенно своими письмами. Я всегда хотела быть собой, собой целиком. Часто я зря преувеличивала.
Итак, может быть, я себе причиняю вред тем, что сейчас пишу Вам это письмо, вместо того, чтобы написать другое, приятное, «простое» и ненужное5.
Дорогой Жан Шюзвиль, вот и Рождество. Приезжайте ко мне. Это в пригороде – Meudon – напишите, и я буду Вас ждать.
Маршрут такой: садитесь в маленький поезд на станции Invalides – или Pont de l’Alma – или Champs de Mars – или Mirabeu – выходите на станции Meudon – Val-Fleury – пройдете через мостик – поднимитесь по улице Louvois и, не сворачивая ни направо, ни налево, Вы окажетесь прямо перед моим домом – 2, Avenue Jeanne d’Arc, первый этаж слева, постучите.
Предпочтительно к 4 часам.
Вы увидите моих детей, Вы меня видели ребенком.
МЦ.
Рождество 1909 г. –
Рождество 1930 г.
Москва – Медон
Шюзевиль Жан (1886–19?) – французский поэт, критик, переводчик русских поэтов и писателей. Его перу принадлежат многочисленные критические обзоры русской литературы («Lettres russes») в парижском журнале «Mercure de France» за 1913–1914 гг. В одном из этих обзоров впервые во французской периодике появилось и имя Цветаевой (1913. № 106. 1 ноября. С. 203). В 1913 г. Шюзевиль составил первую антологию современной русской поэзии.
Знакомство Цветаевой с Шюзевилем состоялось в 1909 г. в Москве (см. письмо 88 к С. Н. Андрониковой-Гальперн). В конце 1930 г. Шюзевиль вновь напомнил о себе и Цветаева ответила письмом. Состоялась ли предполагаемая в письме встреча, неизвестно.
Впервые – Рус. мысль. 1991. 10 мая. Печатается по тексту первой публикации. (Пер. с фр. А. Цетлин-Доминик).
1 Гедвилло Елена Адамовна – преподавательница французского языка в женской гимназии М. Г. Брюхоненко, где училась Цветаева.
2 Ср. в очерке «Живое о живом»: «…утверждаю свою любовь к совсем не Франси Жамму и Клоделю, а – к Ростану, к Ростану, к Ростану». (См. т. 4.)
3 Городецкая Н. Д. См. ее заметку «В гостях у М. И. Цветаевой» в т. 4.
4 Вероятнее всего, речь идет о сборнике стихов А. де Виньи, изданном Шюзевилем: Alfred de Vigny. «Les Poemes». Texte etabli et presente par jean Chuzevill (Paris, Editions Fernand Roches, 1929). Книга была подарена Цветаевой с дарственной надписью: «Мадам Марине Цветаевой, моему другу двадцатилетней давности» (пер. с фр.). (Архив составителя.)
5 в тетради, куда по обыкновению Цветаева переписала письмо, она сделала запись слов Шюзевиля, адресованных ей, возможно, в ответном письме: «Я так Вас боялся: Вы были настолько умны, настолько умны, Вы внушали мне страх. Вы так мало были похожи на ту мечту о девушке, которая есть у каждого юноши…» (пер. с фр. А. Цетлин-Доминик). И позднее, разбирая архив перед возвращением на родину, добавила в ту же тетрадь к словам Шюзевиля еще одну запись: «Горько слушать – даже 21 год спустя! Даже (1938) 29 лет спустя! И когда будет – не горько? Мое последнее чувство от людей будет – горечь: незаслуженность обиды». (Рус. мысль. 1991. 10 мая.)
