1
Москва, 17-го русск<ого> декабря 1920 г.
Третьего дня получила первую весть от тебя и тотчас же ответила. — Прости, если пишу все то же самое, — боюсь, что письма не доходят1.
В феврале этого года умерла Ирина — от голоду — в приюте, за Москвой. Аля была сильно больна, но я ее отстояла. — Лиля и Вера вели себя хуже, чем животные, — вообще все отступились. Ирине было почти три года — почти не говорила, производила тяжелое впечатление, все время раскачивалась и пела2. Слух и голос были изумительные. — Если найдется след С<ережи> — пиши, что от воспаления легких.
О смерти Бориса3 узнала в конце сентября, от Эренбурга. Не поверила. — Продолжала молиться.
Миронов жив, женат, дочка Марина (1 ½ г<ода>), в Иркутске, постарел и несчастен. У него умер отец.
Адр<ес> Миронова: Иркутск, Дегтевская, 21, кв<артира> 1. — Служит, голодает. — Нас помнит и любит. — Все эти годы считала его погибшим. Первая весть о нем — 2 мес<яца> назад, через его сестру Таню (замужем и едет в Ригу). — Женат на ее 17-летней подруге4. — Угрюм. — Та — веселая и толстая. Л<идия> А<лександровна> жива, Павлушков5 умер — от какой-то мозговой болезни 8 мес<яцев> тому назад, в Харькове.
Мы с Алей живем все там же, в столовой. (Остальное — занято.) Дом разграблен и разгромлен. — Трущоба. Топим мебелью. — Пишу. — Не служу, ибо после смерти Ирины мне выхлопотали паек, дающий возможность жить. — Служила когда-то 5 ½ мес<яца> (в 1918 г.) — ушла, не смогла6. — Лучше повеситься. — Ася! Приезжай в Москву. Ты плохо живешь, у вас еще долго не наладится, у нас налаживается, — много хлеба, частые выдачи детям — и — раз ты все равно служишь — я смогу тебе (великолепные связи!) — устроить чудесное место, с большим пайком и дровами. Кроме того, будешь членом Дворца Искусств7 (д<ом> Сологуба), будешь получать за гроши три приличных обеда. — Прости за быт, хочу сразу покончить с этим. — В Москве не пропадешь: много знакомых и полудрузей, у меня паек, — обойдемся.
— Говорю тебе верно. —
Я Москву ненавижу, но сейчас ехать не могу, ибо это единственное место, где меня может найти — если жив8. — Думаю о нем день и ночь, люблю только тебя и его.
Я очень одинока, хотя вся Москва — знакомые. Не люди. — Верь на слово. — Или уж такие уставшие, что мне, с моим порохом, — неловко, а им — недоуменно.
— Все эти годы — кто-то рядом, но так безлюдно!
— Ни одного воспоминания! — Это на земле не валяется.
——————
Митинги — диспуты — лекции — театр<альные> постановки, на эстраде — всяк кто пожелает. — Публика цирковая. — Выступаю редко, ибо во главе литературы Брюсов, к<отор>ый меня не выносит9. — Не напечатала ни одной строчки. — Да это все равно, мне даже спокойней.
——————
Ася! — Я совершенно та же, так же меня все обманывают — внешне и внутренне — только быт совсем отпал, ничего уже не люблю, кроме содержания своей грудной клетки. — К книгам равнодушна, распродала всех своих французов — то, что мне нужно — сама напишу. — Последняя большая вещь «Царь-Девица», — русская и моя. — Стихов — неисчислимое количество, много живых записей.
Ася! — Три недели назад — стук в дверь. Открываю: высокий человек в высокой шапке. Вползающий в душу голос: Здесь живет М<арина> И<вановна> Ц<ветаева>? — Это я. — Вы меня не знаете, я был знаком с Вашей сестрой Асей в К<октебе>ле — год назад. — О! — Да — и вот…
Входит. Гляжу: что-то Борисино. (Исступленно думала о нем все последние месяцы и видела во сне.) — «Моя фамилия — Ланн»10.
Провели — не отрываясь — 2 ½ недели. Теперь ок<оло> 10 дней, как уехал — канул! — побежденный не мной, а породой. Это был конец выплаты долга тебе.
Это первая — прежняя! — радость, первой Пасхой от человека за три года. О тебе он говорил с внимательной нежностью, рассказывал мельчайшие подробности твоего быта (термос — лампа — волоски Андрюши). — Это была сплошная бессонная ночь. — От него у меня на память: «Белая стая» Ахматовой, столбик сухих духов, и цепочка на шее. — «На Юге — Ц<ветае>ва, на Севере — Ц<ветае>ва, — куда денешься?» спрашивал он серьезно и беспомощно.
Читала твои письма к нему, через все это прошла и справилась. Мучительный и восхитительный человек! —
Его адр<ес:> Харьков, Епархиальная ул<ица>, 3. Нарком’юст. Отдел публикаций заказов. — У него почти все мои стихи. — Его стихи мне совершенно чужие, но — как лавина! непоборимые.
Ася! — Жду тебя, — Я годы — одна (людная пустошь). Мы должны быть вместе, здесь ты не пропадёшь.
— Так легко умереть! — Но — странно! — о тебе я все эти годы совсем не беспокоилась — высшее доверие! — как о себе. — Я знала, что ты жива.
Ася! — смерть Бориса — для меня рана на всю жизнь, огромное и страшное горе. Поверила только, когда Ланн подтвердил. Я Бориса любила как того брата, к<оторо>го у нас не было. — Пишу сухо, — поймешь!
Не называй меня никому:
— Я — серафим твой, — радость на время!
Ты поцелуй меня нежно — в темя,
И отпусти во тьму.
Все мы сидели в ночи без света:
Ты позабудешь мои приметы.
Да не смутит тебя сей — Бог весть!
Вздох, всполохнувший одежды ровность.
— Может ли, друг, на устах любовниц
Песня такая цвесть?
Так и живи себе с миром, — словно
Мальчика гладил в хору церковном.
Духи и дети, дитя, не в счет!
Не отвечают, дитя, за души!
Эти ли руки — веревкой душат?
Эта ли нежность — жжет?
— Вспомни, как руки пустив вдоль тела,
— Закаменев — на тебя глядела,
Не загощусь я в твоем дому!
Освобожу молодую совесть!
— Видишь, — к великим боям готовясь,
Сам ухожу во тьму.
И обещаю: не будет биться
В окна твои — золотая птица!11
<Приписки на полях:>
Ася, дождись поездов и напиши, сколько нужно денег на отъезд, — вышлю. — Приезжай непременно. Поцелуй за меня Пра, Макса, М. И. К<узнецо>ву и ее дочку12. — Похожа ли на Б<ориса>? Как зовут? Буду писать тебе каждый день. Прости за протокольность письма, — так безнадежно — все сразу, — и так хочется — где поэт, написавший: но без меча — над чашами весов13. Обмирала над этими его стихами. — Пиши непрерывно.
Аля — не очень большая, худая, светлая, — Психея. В первом письме были ее письмо и стихи14.
В первую же минуту после занятия Крыма дала Максу телегр<амму> через Луначарского, — неужели не дошла? Москва без заборов (сожжены) — в мешках и сапогах.
Если бы я знала, что жив, я была бы — совершенно счастлива. Кроме него и тебя — мне ничего не надо.
Каждый кусок, к<отор>ый ем — поперек горла и отчаяние, что нельзя послать тебе. Узнаю, как с пересылкой денег, — и тотчас ж пошлю. Не оставляй мысли о переезде в Москву.
Целую нежно тебя и Андрюшу. Умилялась его письмецом. В письмах буду писать все то же самое, но стихи буду присылать разные. Напиши Ланну, и пусть он тебе напишет обо мне!
