Meudon (S. et О.), France,
2, Avenue Jeanne d’Arc,
24-го января 1932 г. воскресенье
Дорогая госпожа Рут,
Ваша подпись, когда я прочла ее, была для меня ударом – ведь еще вчера вечером я заглядывала в Вашу колыбель, совершенно не зная, «что из нее (Вас) получится»1. И вот – спустя столько лет – получилось. В каждом письме – стихе – время останавливается – навсегда, то есть становится чем-то вечным. (Если этого нет, значит, и написанного вовсе нет – или оно ничтожно.) Вечно начинается маленькая Рут.
Вот почему, дорогая госпожа этот – почти что ужас и это – более чем изумленье, когда я увидала Вашу подпись. Значит, время все-таки движется. Значит, есть какое-то иное время, которое только и делает, что движется.
– Точно так и с Р<илке>. В своих ранних письмах молодой Р<ильке> останавливается – неподвижно, как он стоял у окна, – навсегда. И пока я пишу эти строки, мне становится ясно, что Р<ильке>, собственно, никуда не двигался (в смысле своего продвиженья, развития), он всего лишь рос, как наши русские столпники, что пятьдесят лет подряд неподвижно стояли на деревянном столпе и в конце концов перерастали небо.
(Я знаю, что Р<ильке> любил ходьбу, но когда в ходьбе не замечаешь, не чувствуешь своих ног, ощущая собственный шаг лишь по бегущим (летящим) мимо небесам и землям, это опять-таки рост – неподвижность – устремленность.
Вам хотелось бы иметь письма? – Длинное, длинное тире. – Чтобы напечатать? Или только прочесть (получить)?
Когда четыре года назад я перевела на русский несколько его писем (кажется, из книги (или журнала) его памяти в издательстве «Insel») и еще одно женское письмо о нем («Неизвестная» (Inconnue ) – знаете ли Вы это письмо – из книжки Э дм она Жалу), я написала небольшое предисловие: почему я не публикую писем Р<ильке> ко мне2. Кратко: раз я не сделала этого вчера, почему я должна это сделать сегодня? Произошло ли что-либо между вчера и сегодня, что дало бы мне внутреннее право (и могло бы пробудить желание) сделать это? Его смерть? Но во мне его смерть еще не исполнилась, ведь я каждую минуту хочу ему что-то сказать – и говорю – даже о погоде. Есть русское поверье, что душа после смерти тела пребывает в доме еще сорок дней. Я тоже в этом уверена – кроме числа дней. С моей матерью (умерла в 1905-м3) я никогда не разговариваю, она вся для меня обратилась в образ и вечность.
В своей внутренней жизни я не желаю связывать или стеснять себя такой случайностью (напастью), как смерть. Печатать? Зачем? Чтобы доставить радость другим? Тогда почему я не порадовала их (тех же самых!) вчера? Чтобы сохранить письма? Но для этого их не нужно печатать, достаточно их не трогать (пусть себе спят и творят во сне).
Я не хочу, чтобы его смерть свершилась.
Так писала я четыре года тому назад, так чувствую и поныне, с тем, видно, останусь до конца моих дней. Пока вещь во мне, она – я, стоит только ее назвать – она принадлежит всем. Ну а напечатать? То, что не имеет и не могло иметь своего завершенья, ибо не имело истинного начала (почему? – об этом как-нибудь позже), завершится тотчас, как будет напечатана первая (или последняя) строчка. Вот все, что написал мне Р<ильке>. Больше он мне ничего не пишет.
Таковы, дорогая госпожа Рут, причины моего «нет».
Но – раньше я говорила «нет» просто по своей воле, никем не принуждаемая, сама себя – испытуя, сама себе – отвечая, с собственной совестью наедине; теперь же я стою перед Вами, дорогая госпожа Рут! Вы, единственный его ребенок (который не мог быть сыном), единственная его кровь (как высоко он ценил это слово и вещество!), – Вы имеете полное право на всего ушедшего. Ваше право на него – его право на самого себя. Вам я верну его письма.
О копии Вы не должны беспокоиться, дорогая госпожа Рут: все, даже любое вычеркнутое слово, даже буква (если бы нашлись таковые) будут в копии точно соответствовать оригиналу. Достаточно – как рука поэта – в вещах поэта.
Итак, временно – для чтения и восхищения, не для печати. А когда хронологически этим письмам подойдет черед (лето – осень 1926 года)4, Вы обратитесь ко мне еще раз, да? Поживем – увидим, может, я все-таки соглашусь. Кроме меня никто не читал этих писем. Лишь Элегию я переписала для Бориса Пастернака, сына художника Леонида Пастернака (друга Р<ильке>) и – величайшего поэта России.
О Р<ильке> я уже кое-что напечатала, мое к нему: по-русски: новогоднее письмо (к его первому новому году – там) – стихи – и лирическую прозу «Твоя смерть», собственно, тоже письмо о его смерти в ближайшем соседстве – справа и слева – двух других смертей: бедной маленькой француженки (учительницы) и русского мальчика Вани. (Обоих я любила и знала, маленькая француженка умерла незадолго до него, маленький мальчик Ваня – вскоре после него, во мне они оказались его соседями.)
Хотите ли иметь эти произведения (напечатаны в русских журналах)? Вдобавок ко многому, что появилось уже в память о нем и еще появится? Перевода, к сожалению, нет, но, будь у меня уверенность или хотя бы надежда, что это делается не для меня одной, я могла бы взять на себя и выполнить оба немецких перевода. Благодарность России за его великую любовь к ней, еще и так это мыслится.
О его письмах.
Первое, с чего я хотела б начать, если издательство «Insel» даст согласие на ту работу, – перевод на французский и русский языки русской выборки из томов его писем. Ведь Р<ильке> всегда мечтал написать такую книгу, да она уже и написана, ее надо только составить. Всё, даже мелочи, каждая отдельная строчка должны войти в нее, скажем, строчка из первого тома: «Полночь, необычная полночь – сегодня в России начинается Новый Год»5. Уже в одной строчке – весь Р<ильке>, все его отношение к России, я не знаю, что Вы при этом чувствуете, высокочтимая госпожа Рут, я же чувствую дрожь и трепет – так завораживает! Мне можете Вы доверить выбор!
…И наконец – ведь в каждом томе наверное будет что-нибудь о России – получится эта книга (Россия Рильке), написанная им самим. Его волжский мир. Точное слово!6
Это была бы работа, параллельная появленью новых томов его писем, и с выходом последнего тома вся книга была бы готова. – Согласны ли Вы, дорогая госпожа Рут, с французским (оно же будет и русским) заглавием книги: La Russie de R. M. Rilke. Это звучит (да и по сути) глубже, чем «R. M. Rilke et la Russie». Более Он. Более цельно. Его Россия, Как его смерть. По-французски я умею писать и сочинять стихи так же, как на родном языке. Не беспокойтесь и будьте во мне уверены.
Россия оказалась неблагодарной к любившему ее великому поэту – не Россия, но эта наша эпоха. Моя работа стала бы началом бесконечной благодарности.
(Отнеситесь с терпеньем ко мне и моему письму – нам не обойтись без длиннот!)
Когда и если будете отвечать мне, не забудьте, пожалуйста, сообщить, что Вы думаете о возможности немецкого перевода моих уже упомянутых произведений о Р<ильке> («Новогоднее» и «Твоя смерть»). Ибо ради себя одной я не стану этого делать: у меня едва остается в день два свободных часа для работы, и я пишу все время что-то свое (а Р<ильке> ведь понимает по-русски!7). Я взялась бы за перевод лишь при полной уверенности, что это делается для других.
С почтительным поклоном Вам и Вашей матери (ведь ее Вы подразумеваете, когда пишете «мы»?8)
Марина Цветаева
P. S. Мне очень хотелось бы иметь фотографию маленькой Кристианы, о которой Р<ильке> летом 1926 писал с такой гордостью: «И третий год ее жизни ужа давно позади»9. Моему сыну шел тогда второй год.
Письма, Элегию и посвящения на книгах (он подарил мне «Орфея», «Элегии»10 и напоследок «Verger»11) Вы получите немного позже, но наверняка – в достовернейших копиях. И еще – позже все будет мной завещано Музею Рильке, нет – Святилищу Рильке, ибо так это должно называться: Музей Гёте и Святилище Рильке.
Зибер-Рильке Рут (1901–1972) – дочь Рильке. Вместе с мужем Карлом Зибером (см. комментарий 2 к письму 12 к Н. Вундерли-Фолькарт) в те годы занималась сбором писем Рильке, готовила их к печати. В связи с этим Рут Рилысе обратилась к Цветаевой с просьбой прислать в Веймар письма поэта. Цветаева письма не послала, Рут свою просьбу не повторила. В итоге письма остались у Цветаевой. Подробнее о причинах несостоявшейся передачи писем Рильке его дочери см.: Небесная арка. С. 365 – 366.
Впервые – Рус. мысль. 1991. 28 июня. Литер, приложение № 12. С. 10–12 (публикация и пер. с нем. К. М. Азадовского). Печатается по тексту первой публикации (с уточнениями по тексту републикации в «Небесной арке») с частичным использованием комментариев.
1 Цветаева читала книгу писем Рильке (см. комментарий 1 к письму 11 к Н. Вундерли-Фолькарт). В своих письмах конца 1901 – начала 1902 г. Рильке, сообщая своим знакомым о родившейся у него 12 декабря 1901 г. дочери, описывает ее в колыбели, размышляет о ее будущем.
2 См. статью «Несколько писем Райнер Мария Рильке» и подборку переводов «Из писем Райнер Мария Рильке» в т. 5.
3 М. А. Мейн умерла 5 июля 1906 г.
4 Статья «Несколько писем Райнер Мария Рильке» была написана в 1929 г.
5 Неточная цитата из письма Рильке с художнице Пауле Беккер (1876–1907) от 13 января 1901 г. (Rainer Maria Rilke. «Briefe und Tagebucher aus der Fruhzeit 1899 bis 1902». C. 94).
6 См. комментарий 4 к письму 2 к Н. Вундерли-Фолькарт.
7 Рильке изучал русский язык в 1899–1902 гг. В письме от 17 мая 1926 г. он писал Цветаевой: «…еще десять лет назад я почти без словаря читал Гончарова и все еще довольно свободно читаю русские письма…» (Письма 1926 года. С. 101).
8 Мать Рут, Клара Рильке, жила в те годы под Бременом. Слово «мы» в письме Рут относилось к ее мужу Карлу Зиберу.
9 Из письма Рильке к Цветаевой от 17 мая 1926 г.
10 См. комментарий 9 к письму 1 к Рильке.
11 См. письмо 8 к Н. Вундерли-Фолькарт и комментарий 1 к нему.
