Коктебель, 6-го июня 1914 г., пятница
Милая Вера,
Пишу Вам на авось к Фельдштейнам [М. С. Фельдштейн, уехав с женой за границу, предоставил свою квартиру в распоряжение сестер Эфрон.]. Взяли ли Вы мое письмо до востребования?
Скоро будет неделя, к<а>к я здесь. Природа та же — бесконечно хорошая и одинокая, — людей почти нет, хотя полны все дачи, — настроение отвратительное. Милы: Пра, Майя, Ася, Андрюша, Аля. Равнодушны и почти невидимы: Богаевский, Кандауров, Оболенская, Радецкий на днях приехал — очень помолодел и похорошел, весел, мил, но далек.
Есть молодая пара: милый, беззаботный 20-тилетний муж, — безобидный, слегка поверхностный [Фореггер Н. М.] и 19-тилетняя жена [Софья Фореггер — актриса.], — хорошенькая, вульгарная, с колоссальным апломбом, считающая Сарру Бернар “подлой бабой”, Marie Башкирцеву — “тщеславной девчонкой”, юношескую вещь Hugo “Han d’Island” [“Ган Исландец” — ранний роман Виктора Гюго] — бульварным романом и, наконец, нежность — чем-то средним. Старается иметь детский вид и голос. “Котлета” произносит “кОтлЭта”. Презирает учение Льва Толстого и русское простонародье. — Хуже и дерзче Копы [K. M. Субботина.] и карикатурнее первой Инны (лето 1911 г.!) в тысячу тысяч раз. Куда хуже С. И. Толстой!!! [С. И. Дымшиц-Толстая] Пра от нее в детском восторге, Макс весьма почтителен, Майя детски верит в ее искренность. Пра и Майя — дети, Макс — мужчина. Этим всё объясняется.
Молодой человек — австриец по происхождению, готовится к режиссуре, пишет сказки, прелестно (до слез!) поет Игоря Северянина, подражая ему, но сам неглубок, хотя одарен. Вот и все люди. Много других, незнакомых. Макс очень раздражителен и груб, ни с кем почти не говорит. Я с приезда ни разу не была у него в мастерской. Даже странно об этом думать. С Пра у него плохие, резкие отношения и ей, по ее словам, всё равно, уедет ли он в Базель, или здесь останется.
Мы с Асей живем очень отдельно, обедаем в комнатах, видимся с другими, кроме Пра и Майи, только за чаем, 1/2, часа три раза в день. И то всё время споры, переходящие в ссоры, к<отор>ые, в свою очередь, возрастают до скандалов. Таков дух этого лета. Алюшка бледна и худа, но здорова, бегает босиком по песку, с людьми очень сдержана, любит только меня. Все, видавшие ее прошлым летом, удивляются ее росту, худобе и речи.
Андрюша на вид здоровее ее, хотя здоровьем нежней, — лучше бегает, проворней лазит, ко всем идет, у всех просит “сухалика”. Гладит Макса по голове и засыпает с неизменной — непонятной — фразой: “Махе, китоли цяс?” Вообще это ребенок живой, веселый, добрый, капризный, — очень нежный, но почти ко всем. Меня он зовет то “Селёзецька”, то “Милина”, то “Малина”, то “Ася”. Асю обожает: целует, обнимает, силится поднять, зовет, целует ее карточку и всем дает целовать (это еще до ее приезда).
Аля решительно всех поражает своей взрослостью, строгостью, неулыбчивостью. К Андрюше она прохладна, Пра боится. Слушается только меня, — без меня ни за что ни с кем не поздоровается.
Меня убивают Пра и мать Оболенской [Екатерина Ивановна Оболенская.], вздыхающие над Алиной худобой и умоляющие меня раскармливать ее. Вчера я попробовала, и кончилось бледностью, вялостью и, наконец, Фридрихом [ночной горшок.]. — “Давайте ей конфет, шоколада, сахара!..” — Точно ей пять лет! Вчера ей исполнилось 1 г. 9 мес.
Няня у нее веселая, хорошенькая, вполне надежная, но я за ней всё время гляжу. К тому <же> Аля — воплощенное благоразумие: боится всего, что не корова, лошадь, собака и кот, — даже Божьей коровки. В море не лезет, — наоборот, при виде его торопливо шепчет: “Пи идем”, — только от нежелания и страха. — Странный эффект! Аля душой и телом — маленький грустный ангел. Только со мной Аля весела и то к<а>к-то странно, солидно. Только меня целует сама, только меня боится. Когда что-н<и>б<удь> натворит — бросит ли куклу на пол, или даром попросится, сама идет в угол и плачет, без малейшего моего слова, и не выйдет оттуда, пока не скажешь: “Ну, иди!” Страшно любит пение: всё бросает, даже сухарик, и слушает, раскрыв огромные глаза. Когда кончишь: — “Еще, паята!” (пожалуйста). Сама петь стесняется, т<а>к же, к<а>к смеяться, — насильно сжимает губы. Больше всех игрушек любит мои кольца и браслеты, любит душиться. Это всё может показаться тенденциозным, но всё это — правда.
Сережа 5-го выдержал историю — пишет, что “позорно” — и то слава Богу! Ему еще осталось 4 экз<амена>:
9-го — латынь
12-го — Закон Божий
13-го — Физика
14-го — франц<узский> и нем<ецкий> яз<ыки>. И всё! Потом мы м/ б/ все с детьми поедем в Шах-Мамай [Имение И. К. Айвазовского под Старым Крымом, унаследованное семьей Лампси.].
Лидия Антоновна глубоко-очаровательна: женственна, чутка, нежна. С<ережа>, Ася и я с ней в большой дружбе. Мика нас очень любит, это настоящий “Ми-иша”, круглый, тяжелый, ласковый. Ириночка — прелестный, необычайный ребенок и хороша на редкость. Есть еще двухлетняя Таня [Мика, Ирочка, Таня — дети Л. А. и Н. М. Лампси.] — тоже медведик — пожирает порцию двух взрослых людей. У нее редчайший слух. Весной — ей еще не было двух лет и она еще не говорила — она уже пела около 50-ти песенок без малейшей ошибки и отбивала такт своим копытом. На вид ей 4 года.
Если поедем в Шах-Мамай, то пробудем там дней 5, Сережа немного отойдет и затем числа 20-го, 21-го поедет в Москву. Относительно его лечения — ни он, ни я ничего не знаем. Пусть московские д<окто>ра — и лучше два, чем один — его внимательно осмотрят и решат, куда ему ехать. У него затронута одна верхушка, неправильное сердце (т. е. деятельность) и что-то с желудком. Всё это надо лечить сразу: для легких — воздух, для сердца — м<ожет> б<ыть> души, или еще что-нб., для желудка — диэта. Хорошо, если бы Вы у кого-н<и>б<удь> узнали, кто к концу июня из хороших д<окто>ров будет в Москве. А то на С<ережу> нечего надеяться! Не пугайтесь: ничего ужасного с ним нет, но всё расшатано. Я очень счастлива, что он всё-таки кончил. Это его грызло и вредило ему больше, чем казалось. Теперь он почувствует себя свободным и будет лечиться. Он очень оскелетился, но не т<а>к сильно, к<а>к мог бы, — мы все еще удивляемся. Подумайте, три месяца умирать от сна и выдержать 25 экз<аменов>, если не больше! Его аттестат зрелости — прямо геройский акт.
Стихи С<ереже>
Нет, я пожалуй странный человек,
Другим на диво! —
Быть, несмотря на наш XX век,
Такой счастливой!
Не слушая речей <о тайном сходстве душ,>
Ни всех тому подобных басен,
Всем объявлять, что у меня есть муж,
Что он прекрасен.
Т<а>к хвастаться фамилией Эфрон,
Отмеченной в древнейшей книге Божьей,
Всем объявлять: “Мне 20 лет, а он —
Еще моложе!”
Я с вызовом ношу его кольцо,
С каким-то чувством бешеной отваги.
Чрезмерно узкое его лицо
Подобно шпаге.
Печален рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей,
Его глаза — прекрасно-бесполезны —
Под крыльями раскинутых бровей —
Две бездны.
Мне этого не говорил никто,
Но мать его — магические звенья! —
Должно быть Байрона читала до
Самозабвенья.
Когда я прочла эти стихи и кто-то спросил Макса, понравилось ли, он ответил: “Нет” — без объяснений. Это было первое нет на мои стихи. Поэтому мне хотелось бы знать и Ваше, и Лилино, и Петино мнение.
Сейчас гроза. Страшный ливень. Где-то Кусака? У меня сегодня болит шея, к<отор>ую за ночь отдавил Кусака. Это его обычное место. Душно, спихнешь, в ответ: “Мурры” (полу-мурлыканье, полумяуканье) и он снова a la lettre [Буквально (фр.)] на шее.
Он — совсем человек, такой же странный кот, к<а>к Аля — ребенок.
Стихи Але
Ты будешь невинной, тонкой,
Прелестной и всем чужой,
Стремительной амазонкой,
Пленительной госпожой,
И кудри свои, пожалуй,
Ты будешь носить, к<а>к шлем.
Ты будешь царицей бала
И всех молодых поэм.
И многих пронзит, царица,
Насмешливый твой клинок,
И всё, что мне только снится,
Ты будешь иметь у ног.
Всё будет тебе покорно,
И все при тебе — тихи,
Ты будешь к<а>к я, бесспорно,
И лучше писать стихи…
Но будешь ли ты — кто знает?
Смертельно виски сжимать,
Как их вот сейчас сжимает
Твоя молодая мать…
5-го июня 1914 г., Коктебель,
Але 1 г. 9 мес. ровно.
Вера, где Лососина и почему ничего не пишет? Если напишет до Сережиного отъезда — пришлю ей какой-н<и>б<удь> подарок. Вам уже он обеспечен.
Пока всего лучшего, пишите о Пете и передайте ему эту записочку [Под “записочкой”, вероятно, имеется в виду ст-ние “День августовский тихо таял…” — первое письмо Цветаевой к П. Я. Эфрону.]. Как его адр<ес>?
Целую Вас и Лососину. Пишите.
Приветы Ваши передам, хотя дрожу за свою интонацию.
мэ
Милая Вера,
Посылаю Вам спирт и книжку, ради Бога не потеряйте, а то опять придется доставать разрешение.
С<ережа> был в лечебнице: катарр, прописали ментол с кокаином, у него маленькая лихорадка.
Вера, Мандельштама забирают! [О. Э. Мандельштам внезапно уехал из Коктебеля в Петроград в связи с кончиной матери, но многие считали, что его мобилизовали] И Говорова! [А. С. Говоров в Александровское военное училище.]
Когда у Вас новоселье? [М. М. Нахман сняла в Москве квартиру, где вместе с нею поселилась и В. Я. Эфрон]
Целую Вас и Магду.
мэ
P. S. Можно ли себе мазать голову очищенным дегтем, или потом не смоешь? Это С<ережа> рекомендует, но боюсь, что тут что-то не то.
<Начало октября 1916 г., Москва>
Милая Вера,
Если у Вас еще есть работа, пусть Анна Ивановна [портниха] еще побудет у Вас, — у меня сломался ключ от сундука, где все вещи для шитья, кроме того я жду от Лили кавк<азского> сукна на шубу. Когда А<нна> И<вановна> кончит у Вас, направьте ее ко мне, никому не передавайте, я ее займу дней на десять, не больше, — если Лена и Маня [По-видимому, Е. В. Позоева и М. Л. Гехтман.] могут подождать, так им и скажите.
Кроме того, дайте, пож<алуйста>, Марте [Прислуга Цветаевой] книжку для спирта.
Целую Вас.
МЭ
Сережа просит передать Магде, что придет после обеда, д<олжно> б<ыть> к трем. К 12-ти он идет в Военно-Промыш<ленный> Ком<итет>.
Милая Вера,
Лиля завтра в 3 ч. занята, а Аля как раз в это время спит, так что мы лучше отложим свидание на другой раз. От Сережи пока ни слова.
Целую Вас.
МЭ
<Между 28 января и 7 февраля 1917 г., <Москва>
Милая Вера,
Есть возможность написать и послать что-нб. Сереже через знакомых Марии Серг<еевны> [Видимо, М. С. Урениус.], к<отор>ые уезжают в Нижний сегодня вечером.
Если надумаете, посылайте пораньше — к М<арии> С<ергеевне>. Адр<ес> ее: Б<ольшой> Афанасьевский, д<ом> 27, кв<артира> Воскресенских. Эти самые Воскресенские-то и едут.
С<ережа> здоров, ему привили тиф, и он уже оправился. Как-ниб<удь> вечером зайду рассказать подробнее.
МЭ
Москва, 2-го мая 1917 г., вторник
Милая Вера,
Завтра еду домой. Т° сегодня — в первый раз за 2 недели — 36,9.
Пусть завтра в 4 ч. дня заедет за мной Маша. Напомните ей привезти Алино розовое ватное одеяло и дайте ей сдачу с 28 р. (пусть разменяет помельче!) И если можно пришлите еще 25 р.
Другая просьба: завтра же запишитесь для Ирины в Детское Питание, на 4 кормления в день. Скажите, что ребенку 3 недели. Молока у меня определенно не хватает. Вчера проверяла. Главный врач сразу посоветовал Детское Питание. (Буду чередовать себя с ним). — “Кормилицы Вы сейчас не достанете, — и не ищите! А молоко в Д<етском> П<итании> стерилизов<анное>, отлично приспособл<енное> для каждого детского возраста. За успех такого прикармливания ручаюсь. Но придется Вам лето посидеть в Москве”.
Так что, Вера, непременно завтра же запишитесь. Буду брать с 4-го числа. Спросите у Аси, как это делается, и можно ли брать молока на 4 кормления в день. (Кажется — на кажд<ый> раз — бутылочка).
Целую Вас и Магду. — Мне так совестно за свои вечные просьбы, но скоро я буду здорова и всё это кончится.
МЭ
Милая Вера,
Я сейчас так извелась, что — или уеду на месяц в Феодосию (гостить к Асе) с Алей, или уеду совсем. Весь дом поднять трудно, не знаю как быть.
Если Вы или Лиля согласитесь последить за Ириной в то время, как меня не будет, тронусь скоро. Я больше так жить не могу, кончится плохо.
Спасибо за предложение кормить Алю. Если я уеду, этот вопрос пока отпадает, если не удастся, — это меня вполне устраивает. Сейчас мы все идем обедать к Лиле. Я — нелегкий человек, и мое главное горе — брать что бы то ни было от кого бы то ни было.
Целую Вас и Асю.
МЭ.
Алю пришлю завтра в 6 часов.
Коктебель, 16-го ноября 1917 г.
Дорогая Вера!
Если есть возможность выехать из Москвы — выезжайте с Алей, Ириной и Любой в Коктебель. Пра предлагает Вам бесплатно комнату и стол.
Все ключи у Вас (у Жуковских). Узнайте на вокзале, доходит ли багаж. Тогда соберите часть вещей менее ценных в большую корзину. У нас их две: внизу и рядом с С<ережи>ной комнатой. Выберите ту, что покрепче и перевяжите веревкой. Если багаж не доходит — зашейте вещи в несколько тюков. Возьмите на это старые простыни и серое байковое (Сережино) одеяло. Можно в пикейное.
Теперь дела:
Мои денежные расписки находятся: или в одном из правых ящиков моего письменного стола (скорей всего в среднем), в большом портфеле, обтянутом черной материей с цветочками, — или в маленьком шкафчике, угловом, за стеклом, в бисерном голубом портфельчике. Посмотрите сначала в шкафчике, а то письменный стол заперт, и средний правый ящик придется взломать. (Лучше отпереть, замок очень прост.) Бумаги (2) (расписку и удостоверение) везите с собой.
Сереже везите: кожаную куртку, гетры (у Жуковских), макинтош (в гардеробе), военную фуражку (у Бориса), фрэнч и синие брюки (в одном из нижних сундуков), всё военное, оставленное у Миши, кожу на сапоги и подметки (в гардеробе), его документы (аттест<ат> зрелости и пр<очее> — в солдатском сундучке). В офиц<ерских> брюках, к<отор>ые у Миши, ключ от входной двери и — кажется — ключ от солд<атского> сундука. Сундук отперт. Бумаги в конверте.
Мне везите: зеленое летнее и коричневое летнее пальто (оба в гардеробе), две черных юбки (в гардеробе), белье — что найдется, несколько блузок (разбирая сундуки), все воротнички, находящиеся в одной из китайских шкатулок (в гардеробе, Алины и мои). Алину голубую брошку.
В левом сундуке (горбатом) — совсем новое детское розовое ватное одеяло. Возьмите и его (если влезет) и Алино. Берите с собой простыни, взрослые и детские (у нас с собой только две). В сундуках много Алиных зимних платьев.
Желтую шкатулку карельской березы возле моей шарманки, в углублении или в гардеробе и все мои драгоценности (в 3 черных шкатулках Пра, в углов<ом> шкафчике) и большой (под письм<енным> столом) ящик с фотографиями передайте на сохранение или Никодиму (Б<ольшой> Николо-Песковский, д<ом> 4, кв<артира> 5) или Мише.
Сережину доху (в больш<ом> сундуке, на дне) и серебряное блюдо (в больш<ом> несгораемом — незаперт<ом>, — на нем граммофон) — заложите. Квитанции передайте или Никодиму (или Тане) или Мише, а то вещи пропадут.
Везите Але желтенькую лохматую шубку, вязаное пальто, побольше платьев. В гардеробе справа наверху есть пакет с мелочами для Ирины, там же две пары красных чувяк (ее же). Везите всю Алину обувь (в гардеробе слева). В большом сундуке возьмите несколько скатертей, я сделаю себе из них белье, у меня ничего нет. Там же неск<олько> несшитых материй: красная, голубая, белая, крэм. Возьмите из большого сундука мою шубу из кавказского сукна и поезжайте в ней. Она Вам здесь пригодится. Люба пусть возьмет голубое ватное одеяло, к<отор>ым покрывается. Оно ей необходимо.
Не забудьте Иринину клеенку!!! И, разбирая сундуки, возьмите для нее какие-ниб<удь> вязаные шарфы. Их много.
Алю везите в голубой шубке, Ирину — в белой и в заячьей и в трех одеялах (двух байковых и Алином розовом ватном).
Необходимо взять с собой рис и манную. Здесь нет.
Необходимо взять с собой примус и термос (или в гардеробе или в съестном шкафу), несколько кастрюль, чайник и голубую кружку, красный медный кофейник, голубой эмалированный молочник.
Моя (для сердца) просьба Вам: из углового шкафчика, где вещи маленькую красную записную книжку об Але, и из среднего ящика письм<енного> стола (где голубой замок, есть ключ) — черную средней толщины клеенчатую тетрадку со стихами, и зеленую кожаную, почти неисписанную. А не найдете — Бог с ней!
Вера! Шкафчик на замке, (голубой, есть ключ, тот же, что от письм<енного> стола) и еще заперт простым ключом. Пусть слесарь откроет. Простой ключ здесь, у меня. А потом Вы повесите замок.
Найдите в зеленом несгор<аемом> шкафу у жильца паспорт деда и привезите. С<ережа> им дорожит.
Гардероб заприте, как есть, сундуки (все) и корзины составьте в мою комнату, туда же вещи — кроме мебели! из С<ережи>ной комнаты и детской.
Квартиру сдайте на полгода, если возможно, а то — до осени. Если нижняя комната сдана под домовой комитет — сдайте детскую, темную и столовую. С Сережиной — как знаете. Можно сдать — на время — кому-ниб<удь> знакомому, но с тем, чтобы можно было неожиданно в нее въехать.
Главное: привезти банковские 2 бумаги, заложить доху и серебр<яное> блюдо, взять у Дырвянского [арендатор дома Цветаевой в М. Екатерининском переулке.] за 3 мес. вперед, возможно больше денег в Банке, взять у квартирантов (когда сдадите кв<артиру>) также за 3 мес. вперед — так и уславливаться. Цена за 3 комн. — от 300 р. до 400 р., за 4 (если дом<овой> ком<итет> не взял) — 400 р. Деньги везите на себе, — авось доедете? Предложите снять Слязскому, у него много родственников, раньше предлож<ите> Никодиму, м. б. нужно кому-ниб. из его знакомых.
Пра и Макс Вас очень ждут. А если Вы не уживетесь здесь — дорога моя.
Здесь трудно, но возможно. Но сегодня второй день нет газет, и я чувствую, что не выживу здесь без детей, в вечном беспокойстве. Любу соблазняйте морем, хлебом, теплом, спокойствием.
Да! Необходимо взять в вагон чайник, кружку и детский предмет, а то пропадете! Не забудьте губку, клизму, частый гребень.
Если ехать невозможно — что делать! Если есть малейшая возможность — поезжайте. А то мы расстаемся с детьми — Бог весть насколько!
М. б. дороги уже встали, м. б. письмо мое напрасно — что делать! Я сделала всё, что могла, я так просила тогда С<ережу> взять Алю.
Чтобы уменьшить тюк, пусть Люба наденет поверх своего платья мое коричневое летнее пальто (висит в гардеробе, длинное, масса пуговиц), а сверху своего пальто — еще мое зеленое с тремя пелеринками. Если можно, возьмите и Алино осеннее, с серебр<яными> пуговицами, и летнее желтенькое. Здесь ничего нельзя купить. Берегитесь дорогой воров!!!
Ну, поручаю всё это на Божью волю! Если ехать страшно — не поезжайте, если трудно — всё-таки поезжайте. Здесь проживем.
Если выехать не удастся — устройте это с моими банковск<ими> бумагами и драгоценностями и передайте Никодиму или Тане. Особенно — бумаги. Если не поедете, сдайте детскую!
Целуйте детей. У нас всё хорошо. Погода теплая, гуляем без пальто, но по ночам холодно. Пра и Макс очень зовут Вас.
МЭ
P. S. Ключи я Вам дала, они с Вашими ключами у Жуковских. 3 связки.
Ради Бога! Пусть не сломают мою синюю люстру!
Ключ от моей комнаты передайте в надежные руки (Лиле? Никодиму? Мише?)
Коричневую куртку, я думаю, Вы можете надеть на себя?
Мы ехали совсем не страшно. Велите носильщику занять хоть одно верх<нее> место.
Попросите Таню помочь с укладкой, она непременно поможет, и очень. Возьмите у нее С<ереж>ин коричневый портсигар на ремне, наденьте его на дорогу. Пусть Таня — если хочет — возьмет к себе грамм<офон> и пластинки. Пусть проводит Вас на вок<зал>.
<На полях:>
Ответьте тел<еграммой> на имя Макса.
NB! Несш<итые> материи (4) везите непременно, лучше уж скатертей не надо. Белой — арш<ин> 15, другие — отрезы: голубая, красная, крэм.
Дайте Никодиму на хранение (если он твердо ост<ается> в М<оскве>) мал<енький> сундучок с фотогр<афическими> принадлеж<ностями>. Он у меня в комнате, зеленый.
Пусть Таня уговаривает Любу, если та заартачится. Она молодец, — сумеет! И пусть вообще Вам помогает, скажите, что я очень прошу ее. Она с удовольст<вием> всё сделает!
Непременно!
Сдайте, на всякий случай, в багаж одно корыто, похуже. Берите с собой побольше денег, часть зашейте на Любу. Спишите № или №№ ломбард<ных> квит<анций>.
Ох! —
мэ
[Послано заказным письмом из Феодосии, почтовый штемпель: 17. XX. 17.]
Коктебель, <16> ноября 1917 г.
Дорогая Вера!
Если есть возможность выехать из Москвы – выезжайте с Алей, Ириной и Любой в К<октебель>. Пра предлагает Вам бесплатно комнату и стол.
Все ключи у Вас (у Ж<уков>ских). Узнайте на вокзале, доходит ли багаж. Тогда соберите часть вещей — менее ценных — в большую корзину. У нас их две: внизу — и рядом с комн<атой> С<ережи>. Выберите ту, что покрепче и перевяжите веревкой. Если багаж не доходит – зашейте вещи в несколько тюков простынь (старых) или С<ережи>но серое байковое одеяло. Можно в пикейное. Можно в голубое ватное (старое) к<отор>ым покрывается Люба. Его необходимо взять.
Теперь дела:
Мои денеж<ные> расписки (из Госуд<арственного> Банка: расписка и удостоверение) находятся: или в одном из правых ящик<ов> моего письм<енного> стола (скорей всего — в среднем), в большом портфеле, черном с цветочками, — или в угловом шкафе, за стеклом, в маленьком бисерном голубом портфельчике. От среднего ящика у Вас нет ключа, угловой шкафчик закрыт сначала на замок (есть ключ), потом на ключ (у Вас его также нет). Пусть слесарь откроет, не взломает, ключи очень просты.
Бан<ковские> бумаги – две – расп<иску> и удостов<ерение> везите с собой.
С<ереже> везите: кож<аную> куртку, гетры (у Ж<уков>ских), макинтош (в гард<еробе>), военную фуражку (у Б<ориса>), фрэнч и синие брюки (в одном их больш<их> сунд<уков>), всё военное, оставл<енное> у Миши, кожу на сапоги и подметки (в гардеробе), его документы наход<ящиеся> в солд<атском> сундучке, в конв<ерте>. В брюках, что у Миши, ключ от вход<ной> двери и – кажется – ключ от солдатского сундука. Он отперт.
Мне везите: зеленое летнее и коричн<евое> летнее пальто (оба в гардер<обе>), две черных юбки (в гард<еробе>), белье – что найдется, неск<олько> блузок из сундуков (две черных – или – в гард<еробе> или в сунд<уке>), воротнички – мои и Алины – из китайской больш<ой> чайной шкатулки, в гардер<обе>. Возьмите Алину голубую брошку, я ее оставила у Любы.
В левом сунд<уке> (горб<атом>) – совсем новое детское розовое шелк<овое> ватн<ое> одеяло. Возьмите и его, если влезет. Если багажа не будет, сократите всё соответственно.
Берите с собой простыни – взрослые и детские – у нас с собой только две. В сунд<уке> много Алиных зимн<их> платьев.
Желтую шкат<улку> карельск<ой> березы (возле грамм<офона> или в гардер<обе>) и все мои драгоцен<ности> — (в трех черных шкат<улках> Пра, в углов<ом> шкаф<у>) и большой (под письм<енным> столом) ящик с ф<отогра>фиями передайте на сохранение или Тане (Б<ольшой> Николо-Песковский, д<ом> 4, кв<артира> 5) или Мише.
Сережину доху (в больш<ом> сунд<уке> на дне) и серебр<яное> блюдо заложите. Серебр<яное> блюдо в больш<ом> несгор<аемом> ящике, на к<отор>ом грамм<офон>. Он не заперт. Посоветуйтесь с Таней, Никодимом и Мишей: если можно выгодно продать – продавайте. А если не продадите, заложите и передайте квитанции Никодиму (или Тане). – Или Мише, вообще – в надеж<ные> руки, а то вещи пропадут.
Везите Але желтенькую плюш<евую> шубку, синее пальто с серебр<яными> пуговиц<амии> (вязаное пусть наденет под шубу), желтое летнее, сколько можно платьев, всю обувь (в гардеробе, слева). В гард<еробе> справа – 2 пары Ирининых красн<ых> чувяк и пакетики с ее мелочами. В больш<ом> сунд<уке> возьмите неск<олько> скатертей, сделаю себе из них белье, у меня ничего нет. В одном из двух сунд<уков> – 4 материи: 15 ар<шин> белой, 3 арш<ина> красной (детская), 3 арш<ина> голубой, 4 арш<ина> крэм, как мое платье. Везите их непременно, тогда можно взять всего одну скатерть.
Возьмите из больш<ого> сунд<ука> мою шубу из кавк<азского> сукна и поезжайте в ней. Она Вам здесь пригодится. В сундуке (больш<ом>) несколько вяз<аных> шарфов. Возьмите для Ирины.
Алю везите в голубой шубке, нескольк<их> сменах белья, коричн<евом> вяз<аном> пальто. Ирину – в белой и в заячьей и в трех одеялах (Алином старом розовом и двух байковых).
Необходимо взять с собой рис и манную. Здесь нет.
Необходимо взять с собой примус, термос (или в гардеробе или в съестном шкафу) и – что можете – в смысле кастрюль. Хорошо бы мой большой медный кофейник и голубой эмалир<ованный> молочник.
Гардероб заприте, как есть; сундуки (все) и корзины и все содержимое С<ережи>ной комнаты и детской составьте в мою комнату.
Квартиру сдайте на полгода, если возможно, а то – до осени. Если нижняя комната сдана под домовой ком<итет> – сдайте детскую, темную, столовую и кухню 300 р. – Сережину можно сдать на время кому-ниб<удь> знакомому, сами рассудите. Можно и все – в одни руки. Главное: привезти 2 банк<овских> бумаги, заложить или продать доху и блюдо, взять у Дырвянского за 3 мес<яца> вперед, возможно больше денег в Банке, взять у кварт<ирантов> (когда сдадите кв<артиру>) также за 3 мес<яца> вперед, – так и уславливаться. Цена за 3 – 4 комн<аты> – 300 р. – 400 р., сдавайте как квартиру, с кухней.
Пра и Макс Вас очень ждут.
Здесь трудно, но возможно. Но сегодня второй день нет газет, и я чувствую, что не выживу здесь, без детей. Любу соблазняйте морем, спокойствием, хлебом, теплом.
Да! Необходимо взять в вагон чайник, кружку и детский предмет, а то пропадете! Не забудьте губку, клизму, частый гребень.
Если ехать невозможно – что делать! Если есть малейшая возможность – поезжайте. А то – Бог весть – когда мы опять увидим детей!
Чтобы уменьшить тюк, пусть Люба наденет поверх своего платья мое коричневое пальто (летнее, висит в гардеробе, длинное, масса пуговиц), а сверху своего пальто – еще мое зеленое, с тремя пелеринками. Берегитесь дорогой воров!!! У С<ергея> И<вановича> украли калоши. Если в багаж ненадежно, не сдавайте, узнайте раньше. Пошлите за день до отъезда Бориса на вокзал. А берите так: не две юбки мне, а одну (не клош), не всю С<ережи>ну обмундировку, одно детское ватное одеяло и т<ак> д<алее>. Только все материи, это все кусочки, они не много занимают места.
Ну, отдаю все это на Божью волю! Если ехать страшно – не поезжайте! Если трудно – всё-таки поезжайте. Здесь проживем.
Если выехать не удастся – отдайте мои банк<овские> бумаги и драгоцен<ности> Никодиму или Тане. Если не поедете – сдайте детскую.
Целуйте детей. У нас всё хорошо. Пра и Макс очень зовут Вас.
Попросите Таню помочь с укладкой, она очень дельная. Возьмите у нее С<ереж>ин портсигар на ремне, наденьте на дорогу. Поезжайте в моей кавк<азской> шубе. Пусть Таня – если хочет – возьмет грамм<офон> и пластинки. Пусть проводит Вас на вокзал. Она Вам очень поможет. Скажите, что я ее прошу.
Ключи я Вам дала, 3 связки, они с Вашими ключами у Ж<уков>ских.
Ради Бога! Пусть не сломают мою синюю люстру!
Ключ от моей комн<аты> передайте в надежные руки (Лиле? Никодиму? Мише?)
Коричн<евую> куртку, я думаю, Вы можете надеть на себя?
Мы ехали совсем не страшно. Велите носильщ<ику> занять хоть одно верхнее место. В багаж, если не надежно не сдавайте. Дайте Никодиму на хранение (если он твердо ост<ается> в Москве) маленький сундучок с фотогр<афическими> принадлежностями. Он у меня в комнате, зеленый.
Сдайте на всякий случай в багаж одно корыто, похуже.
Берите с собой побольше денег, часть зашейте на Любу.
Спишите № или №№ ломбард<ных> квит<анций>.
Ох! –
МЭ
<На полях:>
Ответьте телеграммой на имя Макса.
В зел<еном> несгор<аемом>> ящике, у жильца, пасп<орт> С<ережин>ого деда. Захватите! Он им страшно дорожит![Абзац отчеркнут слева двойной вертикальной линией]
Никодиму: Квит<анции> от ломбарда, драгоценности, Банк<овские> бумаги (если не поедете), шкат<улку> кар<ельской> березы, ящик с фот<ографиями>, сундучок с фот<ографическими> принадл<ежностями> – ….. – если не откажется.
Тогда – на Божью волю! –
<В Москву>
Феодосия, 17-го ноября 1917 г.
Милая Вера,
Вчера я отправила Вам письмо с отходящим поездом, сегодня сняла здесь, в Феодосии, квартиру (2 комн<аты> и кухня) за 25 р. В К<октебе>ле с детьми зимовать невозможно.
Вот, что мне обязат<ельно> нужно: 1) кухонную посуду (кастрюльки – 3 серые, судки с ручкой, медный кофейник, голубой эмал<ированный> молочник, 1 маленький утюг, маленьк<Ий> тазик, хорошо бы – одну сковородку, в Ф<еодосии> ничего нельзя достать) – примус (лучший), термос, спиртовку, ножи, вилки, ложки (стол<овые> и чайные), разлив<ную> ложку, 2 чаника (эмал<ированный> и маленький), эмалир<ованную> кружку. Всё это никак нельзя сдавать в багаж.
2) рис, манную, толокно, коробочку Меллиневуда, к<отору>ю я привезла, геркулес, табак (сколько сможете, слева в гардеробе, в узле)
3) 3 материи (белую, голубую, красную, о к<отор>ых я Вам писала)
4) в солд<атском> сундучке – детские метрики, вообще – бумаги.
5) необходимое белье и платье для Али и Ирины (я уже писала! Не забудьте Алиных шляп, осенних и летних (из материи).
6) мое белье скатерти, клеенку из столовой, Иринину клеенку.
Об остальном я Вам уже писала. (Об одеялах, С<ережи>ных вещах, простынях и т<ак> д<алее>.)
Помните, что здесь у меня ничего нет.
Часть вещей (более легких) можно отослать по почте, по адр<есу>: Карантинная ул<ица>, д<ом> Адамова, А.И. Трухачевой.
Ответьте мне телеграммой, возможно ли выехать. Узнайте, доходит ли багаж.
Низ, кроме моей комнаты, сдайте. Сереж<ину> комнату не сдавайте, или сдайте с предупрежд<ением>, что могут неожид<анно> въехать.
Вещи везите в мешках из старых простынь.
Поговорите с Никодимом о моих денеж<ных> делах, боюсь остаться без денег. Кто будет получать деньги с квартирантов? Попросите – от моего имени – заняться этим Никодима. Вообще, пусть он и Таня Вам помогут в сдаче кв<артиры>. (За 3 мес<яца> вперед!)
Милая Вера, Вам видней, возможно ли ехать. Пошлите Бориса посм<отреть> на отход<ящие> поезда. Если возможно – поезжайте. В Ф<еодосии> и молоко и хлеб и продукт<ы>, хотя дорого. И кв<артира> хорошая, и тихо.
Если в М<оскве> хорошо и ожид<ается> вообще улучшение – и устроилось (надежно) с молоком – не выезжайте, п<отому> ч<то> тогда я приеду. Посоветуйтесь с Никодимом и Фельдштейнами и, решив, дайте мне тел<еграмму> на Макса.
А если решите ехать, думайте за меня, у меня ничего нет, а надо – всё.
Всё в прошлом письме (относ<ительно> вещей) остается в силе. Многое можете отослать почтой (из менее необ<ходимых> и ценных вещей) – ценными пакетами, если почта действует.
Целую Вас и детей. В К<окте>беле Вы сможете погостить или остаться совсем.
МЭ
— Зиму я решила быть в Ф<еодосии> или в М<оскве>. – Паспорт деда, метрики, банк<овские> бумаги, деньги везите на себе.
<На полях:>
Если багаж доходит, берите подушки, мои летние платья, вообще всего – побольше.
Милая Вера!
Очень большая просьба. Мне предлагают издать книгу избранных стихов. Предложение вполне серьезное, человек с весом. Но — дело срочное, потому что срок договоров на 1940 г. — ограниченный. Хочу составить одну книгу из двух — Ремесла и После России. Последняя у меня на днях будет, но Ремесла нет ни у кого. — Ремесло, Берлин, Издательство Геликон, 1922 г.
Эта книга есть в Ленинской библиотеке, ее нужно было бы получить на руки, чтобы я могла ее переписать, то есть ту часть ее, которая мне понадобится [В. Я. Эфрон в это время работала в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина.]. А может быть у кого-нибудь из Ваших знакомых — есть?
Главное — что меня очень торопят.
Целую Вас, привет Коту [Домашнее прозвище Константина Эфрона, сына В. Я. Эфрон.].
МЦ.
Ремесло в Ленинской библиотеке — есть наверное, мне все говорят.
— Нынче (1-ое февраля) Муру 15 лет.
