Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne a Arc
20-го апреля 1928 г.
Милая Раиса Николаевна,
Экспресс пришел без меня, я на три дня уезжала загород, за чужой загород, потому что Медон, в котором я живу, тоже загород. Только потому не отозвалась тотчас же.
Сердечное спасибо за Бориса Леонидовича и за себя.
Способ пересылки, как видите, очень хорош, но мне очень совестно утруждать Вас.
Два года назад, даже меньше, я была в Лондоне, у меня там был вечер стихов, могли бы встретиться. Но может быть – Вас там не было?1 (Стихи с предварительным докладом Кн<язя> Святополка-Мирского, из которого я поняла только собственное имя, да и то в английской звуковой транскрипции!)
Еще раз сердечное спасибо.
Марина Цветаева
– Да, Пастернак мой большой друг и в жизни и в работе. И – что самое лучшее – никогда не знаешь, кто в нем больше: поэт или человек? Оба больше!
Редчайший случай с людьми творчества, хотя, по-моему, – законный. Таков был и Гёте – и Пушкин – и, из наших дней, Блок. А Ломоносова забываю, Вашего однофамильца, а может быть – предка?2
2
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
29-го мая 1928 г.
Дорогая Раиса Владимировна1,
Простите великодушно: замоталась с вечером, имеющим быть 17-го июня Нужно ловить людей, устраивать и развозить билеты, всего этого я не умею, а без вечера мне не уехать2.
Париж раскаленный, 49° на солнце, 34° в тени. Люблю жару, но речную и морскую. Сущность камня – холод, в пышущем камне нарушена его природа.
Непосредственно после Вашего письма написала Борису3 – все письмо было о Вас, как жалко, что получил его он, а не Вы!
А перед Вами я осталась невежей. Знаю. Пишу между двумя поездами, т. е. билетными поездками. Моя сущность – <одиночество > сам по себе. Во мне, предлагающей билеты, нарушена моя природа.
Простите за несвязность речи и безобразный почерк. Все хотелось написать Вам по-настоящему – хотя бы про поэтов и соловьев. Не вышло. Вышло – невежа.
Не сердитесь! Сама сержусь.
Сердечный привет и благодарность
М. Цветаева
P. S. Мой поезд конечно ушел.
3
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
12-го сентября 1929 г.
Дорогая Г<оспо>жа Ломоносова (а отчество Ваше позорно забыла, – в говоре оно слито, а так, в отвлечении, отпадает – по крайней мере у меня, Имя – помню.) Как жаль, что Вы не попали в Париж и какой стыд, что только сейчас, полгода по несвершении, от меня это слышите1.
Дело не в «собирании» написать, а в лютости жизни. Встаю в 7 ч., ложусь в 2 ч., а то и в 3 ч.– что в промежутке? – быт: стирка, готовка, прогулка с мальчиком (обожаю мальчика, обожаю гулять, но писать гуляя не могу), посуда, посуда, посуда, штопка, штопка, штопка, – а еще кройка нового, а я так бездарна! Часто за весь день – ни получасу на себя (писанье), ибо не забудьте людей: гостей – или в тебе нуждающихся.
Нас четверо в семье: муж, за которого я вышла замуж, когда ему было 18 лет, а мне не было 17-ти2, – Сергей Яковлевич Эфрон, бывший доброволец (с Октябрьской Москвы до Галлиполи – всё, сплошь в строю, кроме лазаретов (три раненья) – потом пражский студент, ученик Кондакова (о котором Вы наверное слышали – иконопись, археология, архаика, – 80-летнее светило)3 –ныне один из самых деятельных – не хочу сказать вождей, не потому что не вождь, а потому что вождь – не то, просто – отбросив «один из» – сердце Евразийства4. Газета «Евразия», единственная в эмиграции (да и в России) – его замысел, его детище, его г<е> орб, его радость5. Чем-то, многим чем, а главное: совестью, ответственностью, глубокой серьезностью сущности, похож на Бориса, но – мужественнее. Борис, как бы сказать, женское явление той же сути. Это о муже. Затем дочь – Аля (Ариадна), дитя моего детства, скоро 16 лет6, чудная девочка, не Wunder-Kind, a wunder-bares Kind , проделавшая со мной всю Советскую (1917 г. – 1922 г.) эпопею. У меня есть ее 5-летние (собственноручные) записи, рисунки и стихи того времени (6-летние стихи в моей книжке «Психея», – «Стихи дочери», которые многие считают за мои, хотя совсем не похожи)7. Сейчас выше меня, красивая, тип скорее германский – из Kinder-Walhalla8 . – Два дара: слово и карандаш (пока не кисть), училась этой зимой (в первый раз в жизни) у Натальи Гончаровой9, т. е. та ей давала быть.– И похожа на меня и не-похожа. Похожа страстью к слову, жизнью в нем (о, не влияние! рождение), непохожа – гармоничностью, даже идилличностью всего существа (о, не от возраста! помню свои шестнадцать). Наконец – Мур (Георгий) – «маленький великан», «Муссолини» «философ», «Зигфрид», «le petit phenomene», «Napoleon a Ste Helene», «mon doux Jesus de petit Roi de Rome» 10 – все это отзывы встречных и поперечных – русских и французов – а по мне просто Мур, которому таким и быть должно. 4 1/2 года, рост 8-летнего, вес 33 кило (я – 52), вещи покупаю на 12-летнего (NB! француза) – серьезность в беседе, необычайная живость в движениях, любовь 1) к зверям (все добрые, если накормить) 2) к машинам (увы, увы! ненавижу) 3) к домашним. Родился 1-го февраля 1925 г., в полдень, в воскресенье. Sonntagskind . Я еще в Москве, в 1920 г. о нем писала:
Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей.
Весь – как струна! Славянской скуки
Ни тени – в красоте твоей!11
Буйно и крупно-кудряв, белокур, синеглаз. Этого-то Мура я и прогуливаю – с февраля 1925 г. по нынешний день. Он не должен страдать от того, что я пишу стихи, – пусть лучше стихи страдают! (как оно и есть).
О себе не успела. Вкратце. Написала большую поэму Перекоп, которую никто не хочет по тем же причинам, по которым Вас красные считают белой, а белые – красной. Так и лежит. А я пишу другую, имя которой пока не сообщаю12. Эпиграф к Перекопу: Dunkle Zypressen! – Die Welt ist gar zu lustig. – Es wird doch alles vergessen 13.
<Приписки на полях:>
Сообщите отчество, которое я раз 10 сряду протвержу вместе с именем, тогда сольется.
Как Ваш сын?14 О Борисе ничего не знаю давно. Читала его «Повесть» в Совр<еменном> Мире15. – Чудно. –
Написала зимой большую работу о Н. Гончаровой (живописание). Идет в «Воле России»16.
У меня есть большой друг в Нью-Йорке: Людмила Евгеньевна Чирикова17, дочь писателя – не в этом дело – и художница – не в этом дело, – только как приметы. Красивая, умная, обаятельная, добрая, мужественная и – по-моему – зря замужем. Начало девическое и мужественное. Узнайте у кого-нибудь ее адрес и при случае познакомьтесь. Вы ее полюбите. Ей тоже очень трудно жить, хотя внешне хорошо устроена. Любовь к ребенку и к ремеслу: двойное благословение Адама и Евы. – Целую Вас. Не сердитесь? Не сердитесь. Вы меня
тоже любили.
МЦ.
4
Meudon (S. et О.)
2. Avenue Jeanne d’Arc
27-го сентября 1929 г.
Дорогая Г<оспо>жа Ломоносова! Это письмо Вы получите раньше первого, отправленного недели две назад.
Направляю к Вам Елизавету Алексеевну Хенкину1, моего большого друга, которая ныне покидает Медон на Нью-Йорк. Она Вам обо мне расскажет, – знает моего мужа, детей, жизнь, меня. – Живая связь. Уверена, что эта встреча к общей радости.
Обнимаю Вас
Марина Цветаева
5
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
1-го февраля 1930 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Вы живете в стране, которой я всегда боялась: два страха: по горизонтали – отстояния от всех других, водной горизонтали, и по вертикали – ее этажей. Письмо будет идти вечно через океан и – вторая вечность – на сто-сороковой – или сороковой – этаж. Письмо не дойдет, или – дойдет уже состарившимся. Не моим.
Отсюда – всё, то есть: мое безобразное молчание на Ваше чудное, громкое как голос, письмо, и подарок. Есть у меня друг в Харбине1. Думаю о нем всегда, не пишу никогда. Чувство, что из такой, верней на такой дали всё само-собой слышно, видно, ведомо – как на том свете – что писать потому невозможно, что – не нужно. На такие дали – только стихи. Или сны.
Вы не так видите, ибо там живете и там для Вас «здесь», но если бы Вы хоть час провели со мной, на воле, наедине, то Вы бы меня сразу поняли, ибо из таких чувствований, страхов, поступков – вся я. К тому же – я в Америке никогда не буду, знаю это, – не говоря уж о визах («визы» – вздор!) – чем устойчивее, благоустроеннее, благонадежнее пароходы – тем они мне страшней. Моя уверенность, т. е. уверенность моего страха (ВОДЫ), вызвала бы крушение – или как это на море называется. Из-за одного неверующего (обратно Содому!) весь корабль погибнет2.
Континентальнее человека не знаю. Реку люблю: тот же континент. На море – самом простом, почти семейном («plage de famille» , как в путеводителях) – томлюсь, не знаю, что делать. Уже два раза во Франции ездила по летам на море, и каждый раз, к вечеру первого же дня: не то! нет – то, то самое, т. е. первое детское море Генуи после: «Прощай, свободная стихия!» Пушкина3: разочарование. После первого раза – привычное. Сколько раз пыталась полюбить! Как любовь.
Все мои обожают: Мур за песок, Аля за свободу (от хозяйства и, может быть, – немножко от меня), Сережа (муж, так же странно звучит как звучало бы о Борисе, чужое слово, но называю, чтобы не вышло путаницы) за всю свою раннюю юность: Крым, Кавказ и – другой Крым, 1919 г. – 20 г. Я одна, как белый волк, – хотя бурый от загара – не знаю что делать на этом, с этим, в этом (песке, песком, песке). Лежать не могу, купаться – замерзаю. Люблю плоскую воду и гористую землю, не обратно.
На ездящих в Америку – на столько-то, т. е. определенный, или назначенный срок – и из нее возвращающихся смотрю как на чудесные чудовища, существа с Марса или далее.
Недавно (для Америки недавно – с полгода назад) туда уехала моя большая приятельница, Елизавета Алексеевна Хенкина, жена певца, – м. б. слышали? С хорошим большим мальчиком4. (Приснилось или нет, что Вы мне о ней писали? Будто она писала – Вам!)5 Есть у меня в Америке еще одна приятельница, дочка писателя Чирикова, Людмила (в замужестве Шнитникова), художница, красивая, даровитая, очаровательная. В Нью-Йорке. (Для меня, как для всех необразованных людей, Америка – если не ковбои – так Нью-Йорк.)
Как грустно Вы пишете о сыне: «Совсем большой. Скоро женится – уйдет». Моему нынче – как раз 5 лет. Думаю об этом с его, а м. б. с до – его рожденья. Его жену конечно буду ненавидеть. Потому что она не я. (Не обратно.)
Мне уже сейчас грустно, что ему пять лет, а не четыре. Мур, удивленно: «Мама! Да ведь я такой же! Я же не изменился!» – «В том-то и… Всё будешь такой же, и вдруг – 20 лет. Прощай, Мур!» – «Мама! Я никогда не женюсь, потому что жена – глупость. Вы же знаете, что я женюсь на тракторе». (NB! Утешил!)
На Ваш подарок он получил – на Рождество: башмаки, штаны, бархатную куртку, Ноев ковчег (на колесах, со зверями), все постельное белье, и – ныне – чудный «дом на колесах» – «roulotte», где живут – раньше – цыгане, теперь – семьи рабочих. Приставная лесенка, ставни с сердцами, кухня с плитой, – все по образцу настоящего. Мур напихал туда пока своих зверей.
Аля на Рождество (тот же источник) получила шубу, башмаки и запись на Cours du Louvre: Histoire de 1’Art i Histoire de la Peinture . Учится она у Гончаровой, – ее в Америке хорошо знают, много заказов. Москвичка как я. Я о ней в прошлом году написала целую книгу, много месяцев шедшую в эсеровском журнале «Воля России». Хотела статью, получилась книга: Наталья Гончарова – жизнь и творчество. – М. б. будет переведена на англ<ийский> яз<ык>6. (Оцените идиотизм, мне кажется – потому что Вы в Америке – что по-русски не дойдет. Мое отличие от остальных идиотов, что я свой – сознаю.)
Сейчас пишу большую поэму о Царской Семье (конец). Написаны: Последнее Царское – Речная дорога до Тобольска – Тобольск воевод (Ермака, татар, Тобольск до Тобольска, когда еще звался Искер или: Сибирь, отсюда – страна Сибирь). Предстоит: Семья в Тобольске, дорога в Екатеринбург, Екатеринбург – дорога на Рудник Четырех братьев (там жгли). Громадная работа: гора. Радуюсь.
Не нужна никому. Здесь не дойдет из-за «левизны» («формы», – кавычки из-за гнусности слов), там – туда просто не дойдет, физически, как все, и больше – меньше – чем все мои книги. «Для потомства?» Нет. Для очистки совести. И еще от сознания силы: любви и, если хотите, – дара. Из любящих только я смогу. Потому и должна.
Муж болен: туберкулез легких, когда-то в ранней юности болел и вылечился. Сейчас в Савойе. Друзья сложились и устроили на два месяца в санаторию. Дальше – не знаю. Начал прибавлять. (1 м<етр> 87 сант<иметров> росту и 65 кило весу: вес костей! И тяжелая болезнь печени, тоже с юности, мешающая питанию, т. е. восстановлению легких. Заколдованный круг.)
Я уже месяц одна с детьми. Уборка, готовка, стирка, штопка, прогулка с Муром, и – «как? уже два часа?» (ночи). Как и сейчас. Пишу по утрам, пока кипят супы и картошки. А по ночам – письма. Но я все-таки очень виновата перед Вами. Борис пишет часто, рвется на Запад (по мне – на волю!). А у нас украли Кутепова7. По мне – убили.
Сейчас лягу и буду читать Ludwig’a «Wilheim der Zweite» 8. Дорогая! А вот вещь, похожая на чудо – и на головоломку: любовь к тебе второго, сообщенная третьему, третьим – четвертому и четвертым тебе (Вам).
Учтите, что четвертый первого (и обратно), третий первого (и обратно), второй первого (и обратно) – но это еще не всё! третий второго (и обр<атно> никогда не видел.
Теперь подставлю имена: первый – Вы, второй – Борис, третий – Кн<язь> Святополк-Мирский, четвертый – я.
Слушайте:
… «А вот случай. У нас приятельница, Р. Н. Ломоносова, живущая когда в Англии, когда в Америке. В 26-том году в Германию ездила моя жена9, и для нее эта дружба, завязавшаяся раньше путем переписки, нашла воплощение в живой и все оправдавшей встрече. Я же ее никогда, как и Вас, в глаза не видал. Пять лет тому назад ей обо мне написал К. И. Чуковский10, речь шла о переводе Уайльдовских Epistola in carcere et vinculis11, с авторизацией, которую ей легко было достать для меня. Все делалось без моего ведома, К<орней> И<ванович> знал, что я бедствую и т<аким> обр<азом> устраивал мой заработок. Но фр<анцузский> и англ<ийский> яз<ыки> я знаю неполно и нетвердо, до войны говорил на первом и понимал второй, и все это забылось. Сюрпризом, к<отор>ый мне готовил К<орней> И<ванович>, я не мог воспользоваться. Но вряд ли он знает, какой бесценный, какой неоценимый подарок он мне сделал. Я приобрел друга тем более чудесного, то есть невероятного, что Р<аиса> Н<иколаев-на> человек не «от литературы»», и только в самое последнее время я мог убедиться, что мои поделки что-то говорят ей (она мне писала про «Повесть»). По всему я бы должен был быть далек ей. Она живет миром недоступным мне (я бы должен был родиться вновь, и совсем совсем другим, чтобы в нем только найтись, если не очутиться); она иначе представляет себе мой обиход и мою обстановку. Ее занимает движенье европ<ейских> вещей, т. е. по ее счастливой непосредственности прямо говорит ей о движущихся под этим глубинах. Я не менее ее люблю Запад, но мне надо было бы уйти от явности, от злобы дня в историю, от заведомости в неизвестность, чтобы свидеться с глубиной, с которой она (т. е. Вы. М. Ц.) сталкивается походя, уже на поверхности. Она – жена большого инженера и профессора, Ю. В. Ломоносова. Они никогда подолгу не заживаются на одном месте – журналы, путешествия, переезды, общественность – все это она, видно, осиливает, смеясь. – И вот, меня волнует один ее почерк, и это можно сказать Вам, а не ей, потому что это совсем не то, что может получиться в прямом к ней отнесеньи.
Иногда сюда приезжают просто путешествующие англичане и американцы, ездят, как съездили бы в Индию, или Грецию, или в Тунис. Было два случая, когда это были знакомые Р<аисы> Н<иколаевны> с рекомендацией от нее. Так, осенью, мы были в гостинице у некой Ms. М. Kelsey (?М. Ц.), седой, порывистой, горячо во все вникающей, – милой – дамы12. В исходе долгой беседы она спросила, не имеется ли чего в переводе из того, что она записала под мою диктовку (я назвал ей с десяток имен прозаических и трех или четырех поэтов) и нет ли статей по-англ<ийски> или по-фр<анцузски>. И тут жена назвала Вашу статью в Mercury». (NB! Тут следует чистопастернаковское, в самом прямом смысле отступление, как перед врагом – перед хвалой ему Мирского13. Так же, впрочем, Борис отступает перед всяким (завершенным) делом своих рук.) «Оно (т. е. отступление, М. Ц.) послужило поводом к рассказу о Ломоносовой, а не может быть той дряни, которая этим обстоятельством не была бы обелена. Я уже познакомил М<арину> И<вановну> с нею. Теперь знакомы и Вы».
Это отрывок из письма Бориса Святополку-Мирскому (профессору) русской лит<ературы> в Лондоне, единственному в эмигр<ации> критику, ненавидимому эмиграцией, англичане любят и чтят), переславшему письмо на прочтение мне. Источник этого письма, заряд его – Вы, нужно, чтобы творение вернулось к творцу, или еще лучше – река вспять, как Темза в часы отлива. У меня здесь явно сознание завершенного круга, все сошлось – как в песне, как в сказке.
Увидят ли когда-нибудь иначе как синим или лиловым или черным чернилом на бумаге – четвертый первого, второй третьего, третий первого, первый второго?14
МЦ.
Об этом дохождении письма Борис не должен знать. Это его смутило бы. Не я переслала, само вернулось.
<Приписки на полях:>
Спасибо за карточку свою и сына. Какой большой сын! Какая большая даль! Какая маленькая Вы! Как девочка в стране гигантов.
Придет весна – солнце – опять буду снимать, тогда пришлю всех нас. А тот затылок (кудрявый) – моего сына, а не дочери, она совсем гладкая, как мы все, – и Мур вьется за всех.
– «Мама, как по-франц<узски> генерал?» –«General».
– «Потому что у него – жена?»
Обнимаю и бесконечно – благодарю, и тронута, и смущена.
МЦ.
6
Meudon (S. et О.) France
2, Av<enue> Jeanne d?Arc
3-го апреля 1930 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Как благодарить??
Поставьте себя на мое место и оцените его – или мою – без<в>ысходность. Всю безысходность моей благодарности. Мне часто говорят, еще чаще – говорили, что у меня вместо сердца – еще раз ум, – что отнюдь не мешало – критикам например – обвинять мои стихи в бессмысленности1.
Ответ мой был один: когда у меня болит, и я знаю что болит и отчего болит – болит не меньше, м. б. больше, потому что нет надежды, потому что болезнь, при всей видимости случайности, хроническая. Так с чувствами. Хотите слово самого большого поэта – не хочется сказать современности, не мое мерило – просто самого большого поэта, который когда-либо был и будет – Рильке (Rainer Maria Rilke).
– Ег war Dichter und hasste das Ungefahre 2–(можно еще и Ungefahrliche : от Gefahr, т. е. безответственное) – так и я в своих лабиринтах.
Простите за такое долгое лирическое отступление, но иначе Вам меня не понять.
Мне бесконечно жалко, что у меня нет на руках своих вещей – иных уже не достанешь – насколько легче было бы беседовать через океан. Ведь всякое письмо – черновик, не доведенный до беловика, отсылая – страдаю. А времени проработать письмо – нет. Всякое письмо сопровождается угрызением моей словесной совести (совести пишущего, а м. б. и самого слова во мне). Эта своеобразная и трагическая этика была дана мне – если не взамен, то в ущерб другой. Трагическая потому что ей ни в сем мире ни в том – что награды! ответа – нет. Так например я могла бы быть первым поэтом своего времени, знаю это, ибо у меня есть всё, все данные, но – своего времени я не люблю, не признаю его своим.
…Ибо мимо родилась
Времени. Вотще и всуе
Ратуешь! Калиф на час:
Время! Я тебя миную3.
Еще – меньше, но метче: могла бы просто быть богатым и признанным поэтом – либо там, либо здесь, даже не кривя душой, просто зарядившись другим: чужим. Попутным, не-насущным своим. (Чужого нет!) И – настолько не могу, настолько отродясь пе daigne , что никогда, ни одной минуты серьезно не задумалась: а что если бы?, – так заведомо решен во мне этот вопрос, так никогда не был, не мог быть – вопросом.
И вот – пишу Перекоп (к<оторо>го никто не берет и не возьмет п. ч. для монархистов непонятен словесно, а для эсеров неприемлем внутренно) – и Конец Семьи (Семи – т. е. Царской Семьи, семеро было)4, а завтра еще подыму на себя какую-нибудь гору.
Но одно: если существует Страшный Суд Слова – я на нем буду оправдана5.
«Богатым и признанным» – нет, лучше бедным и призванным. Достойнее. Спокойнее. Вещи за себя мстят: я никогда не любила внешнего, это у меня от матери и от отца. Презрение к вещам. – Странная игра случая. Мать умирала в 1905 г., мы с сестрой были маленькие дети, но из молодых да ранних, особенно я, старшая, – и вот страх: а вдруг, когда вырастут, «пойдут в партию» и всё отдадут на разрушение страны. Деньги кладутся с условием: неприкосновенны до 40-летия наследниц.
Начинается другая революция (наша) мне 22 года6, – порядочно до сорока? Коммунисты (знакомые) мне предлагали: дайте расписки, мы вам деньги достанем, и «до сорока лет». Особые условия. Невозможно. Так пропали у меня 100 тысяч, к<отор>ых я никогда не только в глаза не видала но и не ощутила своими (сорок лет!), не считая еще 100 тысяч или больше – наследство бабушки, к<отор>ая умерла в революцию7, не считая двух домов – одного в Москве, другого бабушкиного, в хлыстовском гнезде Тарусе Калужской губ<ернии> – не имение, старый дом в екатерининском саду: чистая лирика, не считая потом всего золота, всех камней всех драгоценностей и мехов, к<отор>ые я сдавала для продажи на руки знакомым – казалось, друзьям – и которые – и те и другие – пропадали безвозвратно. Le hasard c’est moi 8 .
И кормила меня, выручала меня, в конце концов, только моя работа, единственное что я в жизни, кроме детей и нескольких человеческих душ – любила.
Так было, так будет.
От Бориса давно ничего. Он пишет припадками. Как бы я его хотела за границу! Продышаться. Тоже «игра судьбы» ему расплачиваться за Россию, когда он весь под знаком готической стрелы. Тоже неравный брак. Ему платить по счетам современности, когда:
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?9
Если у меня совесть слова, то у него совесть – сроков.
А чек поехал обратно на три недели. Так мне сказали, п. ч. нет compte courant (courant – куда? Как реки в море?) Была в страшном банке на страшном ездовом узле Concorde10. (Хорошо «Согласие», – все врозь!)
Англичанин, прямо глядя в глаза: – «Qui etes-Vous, Madame» . Я, подумав: «Une refugiee russe, Monsieur» . Вот и поехал чек, опять через море.
Скоро Пасха, приедет на три дня муж из санатории, скоро мой вечер11, м. б. потом удастся уехать в горы. Рядом с chateau , где санатория, крохотный домик, к<отор>ый С<ергей> Я<ковлевич> облюбовывает для нас. С двумя козами.
Целую Вас. Простите за бессловность моей благодарности
МЦ.
<Приписка на полях:>
Недавно видела Вашу Пасадену12 в кинематографе. – Красавица. – Пишите про природу и про погоду.
7
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
12-го октября 1930 г.
Дорогая Раиса Николаевна,
Счастлива была получить от Вас словечко, но какой ужас с мотоциклом, самым ненавистным мне из современных способов передвижения. Каждый раз когда вижу и слышу содрогаюсь от омерзения, личная ненависть – точно по мне едет.
Но, подумав о том что могло бы случиться, приходится говорить: – счастливо, что только нога!1
Страшная вещь – взрослый сын, нужно что-то заранее в себе осилить, замкнуть, в какой-то час – ставку на другое. Иначе жизни нет.
Только что все вернулись из Савойи, где жили – С<ергей> Я<ковлевич> в санатории, мы остальные в деревне, над деревней, в избе – целое лето, хотя дождливое, но чудное, без людей, с ручьем.
Стипендия мужа кончилась, вернулись. Д<октор> сказал: «Pour le moment je le trouve mieux, mais l’avenir c’est toujours 1’Inconnu!» – Знаю. –
Тяжелый год. Газета Евразия, к<отор>ую он редактировал, кончилась, на завод он, по болезни, не может, да и не взяли бы, по образованию – филолог. Вся надежда на устройство моего Молодца, к<отор>ый переведен – неким поэтом Броуном2. (Alec Brown, из молодых, у него есть книги) на английский яз<ык> и мною на французский. Работала полгода, новая вещь, изнутри франц<узского> языка.
Оба перевода должны пойти с иллюстрациями Натальи Гончаровой, о которой Вы наверное слышали. Иллюстраций много, – и отдельные, и заставки3. Большая книга большого формата.
Но кто за это дело возьмется – неизвестно. Гончарова умеет только рисовать, как я – только писать.
Перевод стихами, изнутри французского народного и старинного яз<ыка>, каким нынче никто не пишет, – да и тогда не писали, ибо многое – чисто-мое. Если встретимся – почитаю отрывочки. Как жаль, что всего на один день! (да еще неизвестно) – а то вместе пошли бы к Гончаровой, в ее чудесную мастерскую, посмотрели бы ее работы. Она замечательный человек и художник. Я в прошлом году живописала ее жизнь, целая книга получилась, – шло в Воле России, в 6-ти нумерах4. Истоки и итоги творчества.
О Борисе. Жив и здоров, летом получил отказ заграницу – писал мне прямо из секретариата, на бланке. Сильный удар: страстно хотел. Восемь безвыездных лет.
Не отпускать Пастернака – идиотизм и неблагодарность. Без объяснений. Просто: отказано.
С лета писем не было – месяца три. Недавно писала ему.
Да! написала этим летом ряд стихов к Маяковскому (смерть), которые прочту Вам при встрече, а если минуете Париж (чего очень не хочу) – пришлю. Там есть встреча (тамошняя) с Есениным. Разговор5.
Спешу. Плохо пишу, простите, в доме приездный развал – только что ввалились, день ушел на поиски ключей, у меня дар – замыкать безвозвратно, как символисты некогда писали: la clef dans un puits!
Мур (сын) совсем великан, тесно ему в Медоне, на все натыкается и от неизрасходованной силы – как я – свирепеет. В Савойе блаженствовал. Про Монблан сказал: – «Хорошая гора. Только – маленькая».
А в С<анта->Маргерите я была девочкой, один из самых счастливых пней моей жизни6, при встрече расскажу. Пусть она будет! Обнимаю Вас
М. Цветаева.
P. S. Имейте в виду – к нам в Медон pneu (городск<ая> воздушн<ая> почта) не ходят, – мы уже banlieue . Лучше всего известите телеграммой.
8
Meudon (S. e tO.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
15-го ноября 1930 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Ваша помощь – чудо: мы совсем погибали. Налоги: octroi и квартирный, газ, электричество, долг в лавку, плата за Сережино (школа кинематографич<еской> техники) и Алино (Arts et Publicite) учение, – все это вырастало в гору и под этой горой была – я.
Теперь – свобода, ощущение небывалой легкости, все как по взмаху дирижерской палочки – или моцартовской (Zauberflote) . Самые вопиющие долговые глотки – заткнуты.
Чем – когда – Вам воздам??
– Так странно все сошлось: перед письмом Г<оспо>жи Крыловой1, просившей заехать – письмо от Бориса, первое после нескольких месяцев молчания. О моем французском Молодце (Gars), выписки из к<оторо>го я в конце лета посылала ему в письме. Вещью восхищен и – Боже, какая тоска по отъезду в каждой строке, из каждой строки.
…«Как еще сказать тебе о действии твоих столбцов и всей этой новости? Прими во внимание, что тут у нас свирепейшая проза, и я стараюсь, и мне не до преувеличений. Так вот, утрачивая чувство концов и начал в этом бесплотно-капканном времени…» и дальше: «Пишу и чувствую, что издалека ты, в особенности же мужчины (инициалы мужа и Св<ятополка>-Мирск<ого> должны меня за этот замогильный тон презирать. Что же делать? Сейчас из-под Москвы от Б<ориса> Н<иколаевича> Б<утаева> (Андр<ея> Белого2) получено письмо как из Сахары в Сахару».
И еще:
– О себе не пишу не случайно. (NB! все письмо, кроме приведенных строк, о моем Молодце.) Это – не тема, пока лучше не надо.
Борис, Борис. За что ему, западнику всем строем (– лиры!) так расплачиваться за Россию: приемную страну.
Моя сестра из Москвы пишет: «П<астернак>ов видаю редко. Женя грустная и трудная»3.
О себе. Летом к нам в Савойю приезжала переводчица Извольская, чудный человек, редкостный4. Я ее мало знала. Близко сошлись.
Это первый, нет – единственный человек, который помог мне в осуществлении, верней – в овеществлении Молодца: подарила мне православную службу на франц<узском> яз<ыке>, – ОТЫСКАЛА! – и, теперь, переписывает на машинке всю вещь – длинную – 105 страниц. Если что выйдет – только благодаря ей. Забыла я Вам сказать, что она работает – без преувеличения – 16 часов в сутки, иногда и 18. И вот, отрывая от сна – помогает мне двигать мою вещь.
С моим английским «Молодцем» произошла странная вещь, а именно: вещь переведена, а переводчик (Алек Броун, живет в Сербии) – скрылся, просто – канул – кстати с четырьмя иллюстрациями Н. Гончаровой, которые, в бытность свою в Париже, месяцев восемь <а то и девять?> назад, захватил с собой на показ лондонским издателям С тех пор – ничего ни Гончаровой ни мне. (Брал на неделю, хотел взять все, слава Богу, Гончарова в последнюю минуту дала только четыре.)
Недавно писала Мирскому с просьбой воздействовать на странного переводчика. Писала и непосредственно последнему. Пока ответа нет Мирский, присутствовавший при встрече, говорил, что перевод – чудесный.
Огромное спасибо за адрес издателя, как только Броун оживет – сообщу ему.
– Посылаю Вам первую главу своего франц<узского> Молодца, чтобы Вы приблизительно могли судить об общем тоне вещи. Кстати, журнал до сих пор – т. е. почти год прошел – не заплатил мне за нее ни копейки. А всего-то – 200 фр<анков>!5
Дорогая Раиса Николаевна, один вопрос, может быть нескромный: не по поручению ли Б<ориса> Л<еонидовича> то, что Вы мне послали с Г<оспо>жой Крыловой? Мне это необходимо знать, чтобы каким-нибудь образом выяснить одно темное место в его письме – и как-то отозваться6. Кстати, жалуется, бедный, что за последнее время, с тоски, все пишет за границу, отлично сознавая подозрительность такого поведения. – Чем не времена Николая I, когда не иначе выпускали за границу за 500 р<ублей> серебром (паспорт) – чтобы меньше ездили, и все письма читали? Читали ли Вы, кстати, очень любопытную книгу – Мемуары Панаевой (гражданской жены Некрасова) в советском издании Academia. Там о цензуре – как будто вырезка из нас7.
С большим горем слушала от Г<оспо>жи Крыловой подробности о несчастном случае с Вашим сыном. Но, не скрою, в связи с предстоящей (не дай Бог!) войной, о которой говорят все, шевельнулась мысль: «а ведь, в случае чего – не возьмут!» Изнутри собственной материнской сущности.
Г<оспо>жа Крылова говорила мне о трудности Вашего выбора: либо с мужем в Америку, либо с сыном в Лондоне. Как это ужасно. В таких случаях помогает только одно: СЛУХ. (Wer ist deio nachster? – Der Dich am notwendigsten braucht – толкование ближнего на протестантском уроке Закона Божьего в моем детстве8. Видите – не забыла, хотя с этого уже больше двадцати лет прошло.) Я в жизни всегда выбирала так.
Еще раз спасибо за все. Напишите как понравились «Fiancailles»9. Я тогда совсем еще не знала франц<узского> стихосложения, выяснилось в порядке работы, со второй главки уже правильные стихи. А это – как хотите – ритмическая проза или неправильные стихи.
Обнимаю Вас и жду весточки о всем.
МЦ.
Г<оспо>жа Крылова показывала мне чудные виды Кембриджа. Пошлите такую стопочку Б<орису> Л<еонидовичу> – он будет счастлив: Англия его детская любовь.
9
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
29-го ноября 1930 г
Дорогая Раиса Николаевна! Пишу Вам в 6 ч. утра, в темноте, то есть при свете, – сейчас везу Мура в город, в детскую клинику, на показ врачу – жесточайший бронхит, который у него, по примеру прошлых лет, затягивается обычно до весны. Коварный неопределенный здешний климат.
Вернувшись напишу Вам по-настоящему. Пока же: самое горячее – и смущенное – спасибо за присланное1. Это меня растравляет, именно от Вас я бы не хотела ничего, именно потому, что Вы так относитесь.
Сейчас иду будить – и одевать – и кормить – и увозить Мура. Для него поездка на метро – счастье. Нынче же постараюсь найти какую-нибудь его похожую карточку из Савойи. Обнимаю Вас. До письма!
МЦ.
<Приписка на полях:>
Как страшно по утрам воют фабричные трубы!
10
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
4-го дек<абря> 1930 г.
Дорогая Раиса Николаевна!
У нас первые морозные дни, совпавшие с первыми рождественскими витринами. Нынче я целый день провела в Париже, в погоне – угадайте за чем? – частью центрального отопления, а именно ручки для протрясания пепла, без которой надо ежечасно печь выгребать руками, что я уже и делаю целый месяц. Ручка эта, оказывается, называется ключом (хотя ничего не открывает), а ключа этого нигде нету. Вот я и пропутешествовала из одного «Grand magasin» в другой, с тем же припевом.
Но дело не в этом – походя увидела предрождественский Париж, а главное, в перерыве между 12 ч. и 2 ч., когда все завтракают, побродила по знаменитым «quais» с их книжными ларями. Продавцы обдували и обметали особенно ценные книги, или просто дули себе на руки от мороза. Чего только в этих ларях нет: и какая-то ржавчина, бывшая оружием, и сомнительные миниатюры, и несомненно-поддельные подписи великих людей, и несомненно-достоверный хлам, которому имени (и применения) нету! За 2 ч., которые я там прогуляла, дожидаясь открытия печных лавок, никто ничего не купил. Эти продавцы, неизбежно – философы.
Были чудные гравюры: какие-то девушки с овечками, и Дианы с ланями, и старый Париж – и старый Лондон. Унесла их всех мысленно с собой, даже не их, а их время – когда они были последним словом новизны и даже моды. (Тогда они были хуже.)
А последнее слово парижской моды: гвозди, по которым надо переходить перекрестки. С 1-го января – за неповиновение – штраф. Шофёры ругаются, пешеходы ругаются, полицейские ругаются. Вспоминаю спокойные лондонские обычаи, – в Лондоне я совсем не боялась машин. Память у меня о Лондоне – была раз в жизни, 5 лет назад – самая волшебная: король, туман, студенты с факелами, река идущая вспять, мохнатые собаки в Hyde Park’e…1
Жизнь идет. Мои учатся, только Мур дома, в обычной простуде. Сдала стихи к Маяковскому, когда выйдут (в декабрьском № Воли России) вышлю. О Числах помню. Они у меня даром выпросили 5 автографов для вклейки в 1 тысячефр<анковые> (!!!) нумера, посмотрим, дадут ли даром две книги2. Пошла на хитрость, играя на их славолюбии: дескать для отправки, с оказией, в Сов<етскую> Россию. А пойдут в Оксфорд!3
Сейчас надо бежать в аптеку за лекарством Муру, через четверть часа закрывается.
Пойдите, если не были, на потрясающий фильм по роману Ремарка: «На Западном фронте без перемен». Американский. Гениальный4. Знаю, что в Лондоне уже давно идет.
Обнимаю Вас, спасибо за все, скоро вышлю русского Молодца. Пишите о себе и здоровье Чуба5.
МЦ.
P. S. Забыла добавить, что ключ от печки все-таки нашла. Теперь буду беречь «пуще ока».
Мой Броун молчит упорно: думаю, что потерял иллюстрации Гончаровой.
Ломоносова (урожденная Розен) Раиса Николаевна (1888–1973) – литератор, меценатка. Жена известного русского инженера-железнодорожника, профессора Юрия Владимировича Ломоносова (1876–1952).
Цветаеву с Раисой Николаевной Ломоносовой заочно познакомил Борис Пастернак. В письме от 5 апреля 1928 г. он писал Ломоносовой: «Все искал способов не затруднять Вас моей просьбой, с которой сейчас и начну, так как других путей не нашел. Ради Бога, исполните ее, если это вообще возможно, во всей точности. Сообщите мне, пожалуйста, кому бы из Ваших здешних родных или друзей я мог бы передать сто рублей, и только в таком случае переведите такую же сумму Марине Ивановне Цветаевой по адр<есу>: М. Tsveetaieva-Efron, 2 Avenue Jeanne d’Arc, Meudon (S.-et-O.) France. Она самый большой и передовой из живых наших поэтов, состоянье ее в эмиграции – фатальная и пока непоправимая случайность, она очень нуждается и из гордости это скрывает и я ничего не писал еще ей о Вас, как и Вам пишу о ней впервые». (Минувшее, 1989, № 8. С. 209.)
Ломоносова, очевидно, сразу откликнулась на просьбу Пастернака, ибо уже 20 апреля Цветаева благодарит ее за присланные деньги. Заочное знакомство длилось в общей сложности более трех с половиной лет и отразилось в двадцати двух письмах Цветаевой, сохранившихся в архиве Р. Н. Ломоносовой.
Впервые – Минувшее, 1989, № 8 (публикация Ричарда Дэвиса с подробными комментариями). Письма печатаются по текстам первой публикации с частичным использованием комментариев (с любезного разрешения Р. Дэвиса).
1
1 Во время поездки Цветаевой в Лондон в марте 1926 г. Р. Н. Ломоносова находилась в Берлине. О поездке Цветаевой см. письма к П. П. Сувчинскому (т. 6).
2 Старинный дворянский род, к которому принадлежал муж Р. Н. Ломоносовой, не имел родственных связей с М. В. Ломоносовым (1711–1765).
2
1 О путанице с отчеством Р. Н. Ломоносовой см. следующее письмо.
2 О вечере Цветаевой 17 июня 1928 г. и приготовлениях к нему см. письмо 28 к С. Н. Андрониковой-Гальперн и комментарий 1 к нему, а также письма 3 и 5 к В. Н. Буниной.
3 Б. Л. Пастернак.
3
1 Часть зимы 1929 г. Р. Н. Ломоносова провела в Италии, и по пути в США она собиралась остановиться в Париже.
2 Когда Цветаева вышла замуж за С. Я. Эфрона (27 января 1912 г.), ей шел двадцатый год, а ему девятнадцатый.
3 Н. П. Кондаков. См. письмо 19 к О. Е. Колбасиной-Черновой и комментарий к нему (т. 6).
4 См. комментарий 8 к письму к П. П. Сувчинскому и Л. П. Карсавину.
5 См. комментарий 2 к письму 33 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
6 18 сентября 1929 г. А. С. Эфрон исполнилось 17 лет.
7 Последняя часть книги Цветаевой «Психея: Романтика» (Берлин, 1923), «Психея: Стихи моей дочери» – состоит из 20 стихотворений, помеченных «Москва. Весна 1920 г., 7 лет».
8 Вальхалла – см. комментарий 5 к письму 3 к Рильке.
9 См. очерк «Наталья Гончарова» (т. 4) и письмо к ней.
10 Муссолини Бенито (1883–1945) – фашистский диктатор Италии. Ср. его широко известное высказывание о себе: «…Я еще ни разу не встречал человека, который бы был умнее меня!» Зигфрид (Сигурд) – герой немецких сказаний, эпоса. Его подвиги воспеты в песнях «Старшей Эдды», «Младшей Эдды», «Песне о Нибелунгах» и др. …маленький римский король – герцог Рейхштадтский, сын Наполеона. Ему Цветаева посвятила несколько стихотворений (см. т. 1).
11 Из стихотворения «Сын» («Так, левою рукой упершись в талью…», 1920). См. т. 1.
12 Имеется в виду «Поэма о Царской Семье» (см. т. 3). См. далее письмо 5, а также письма 52 и 53 к С. Н. Андрониковой-Гальперн и комментарии к ним.
13 Часто цитируемое Цветаевой трехстишие из стихотворения Теодора Шторма (см. т. 6 письмо 4 к Б. Л. Пастернаку, письма 28 и 35 к А. А. Тесковой, письмо к Л. О. и Р. И. Пастернакам).
14 Ломоносов Юрий Юрьевич (1908–1954) – увлекался мотоциклом и нередко попадал в аварии.
19 «Повесть» Б. Пастернака была опубликована в «Новом мире», 1929, № 7 (а не в петербургском «Современном мире», как пишет Цветаева).
16 Очерк «Наталья Гончарова» был опубликован в «Воле России» (№ 5/6–8/9).
17 См. письма к Л. Е. Чириковой в т. 6.
4
1 Хенкина (урожденная Нелидова) Елизавета Алексеевна (1881–1963) – актриса, теософка. Зимой 1929–1930 гг. ее муж, артист Хенкин Виктор Яковлевич (1881–1944) гастролировал в США, и его семья переселилась на несколько месяцев из Парижа в Нью-Йорк.
5
1 …друг в Харбине – вероятнее всего, Несмелов Арсений (настоящие имя и фамилия Арсений Иванович Митропольский; 1889–1945) – поэт. Находился под влиянием Цветаевой, с которой, по ряду свидетельств, состоял в длительной переписке. Слова Цветаевой А. Несмелое взял эпиграфом к своему стихотворению «За 8000 верст» (Воля России. 1927. № 11/12. С. 32–35).
2 Содом и Гоморра – два города на берегу Мертвого моря, жители которых погрязли в распутстве, за что были испепелены огнем, посланным с небес (ветхозав.).
3 Из стихотворения А. С. Пушкина «К морю» (1824).
4 Сын Е. А. Хенкиной, Кирилл Викторович Хенкин (р. 1916) – литератор.
5 К письму 4 было приложено письмо Е. А. Хенкиной к Р. Н. Ломоносовой (Минувшее, 1989, № 8. С. 218).
6 «Наталья Гончарова» на английский язык переведена не была.
7 Кутепов Александр Павлович (1882–1930) – генерал, с 1928 г. председатель «Русского общевоинского Союза» (РОВС). 26 января 1930 г. был похищен в Париже большевистскими агентами.
8 Людвиг Эмиль (1881–1948) – немецкий писатель. «Wilhelm der Zweiter» (Berlin, E. Rowohlt, 1926) – книга о немецком императоре Вильгельме II (1859–1941).
9 Пастернак (урожденная Лурье) Евгения Владимировна (1899–1965) – первая жена Б. Л. Пастернака, художница.
10 Чуковский Корней Иванович (настоящее имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков; 1882–1969) – писатель, литературовед, переводчик. 7 июля 1925 г. (.«пять лет тому назад») он писал Р. Н. Ломоносовой:
«Есть в Москве поэт Пастернак. По-моему – лучший из современных поэтов. К нашему общему стыду – он нуждается. Все мы обязаны помочь Пастернаку, ибо русская литература держится и всегда держалась только Пастернаками. Он пишет мне горькие письма. Ему нужна работа. Он отличный переводчик. Не пришлете ли Вы ему какую-нибудь книгу для перевода – стихи или прозу, он зн<ает> немецкий и англ<ийский>». (Минувшее, 1989, № 8. С. 208).
11 Под названием «Epistola: in carcere et vinculis» вышли в немецком переводе Макса Мейерфельда (Berlin, S. Fischer, 1925) посмертно опубликованные произведения английского писателя Оскара Уайльда (1854–1900) «De Profundis» («Глубины») (1905) и «The suppressed portion of «De Profundis» («Запрещенная часть «Глубин», (1913). Уже существовал перевод «De Profundis» в издании «Сочинения Оскара Уайльда» (М.: Гриф, 1905).
12 Kelsey – Келси Мэри (1877–1948) – квакер, американская общественная деятельница, председатель Общества культурного сближения с Советской Россией (Филадельфия).
13 В статье «The present state of Russian letters» Д. П. Святополк-Мирский дал очень высокую оценку творчеству Пастернака и Цветаевой («The London Mercury». 1927. № 93. С. 275–286).
14 Цветаева так и не встретилась с Р. Н. Ломоносовой. В письме к Пастернаку от 18 марта 1930 г. Р. Н. Ломоносова пишет: «Недавно получила длинное письмо от М. И. Цветаевой). Какой она интересный и хороший человек. А встречи боюсь <…>. Вдруг окажутся две М<Арины> И<вановны> <…> И за себя боюсь наибольше, скучная, некрасивая». Пастернак и Святополк-Мирский встречались после возвращения последнего в СССР в 1932 г. Пастернак остановился у Р. Н. и Ю. В. Ломоносовых в Лондоне в 1935 г. по пути из Парижа в Ленинград после Международного конгресса писателей в защиту культуры.
6
1 См., например, высказывание о П. Б. Струве (комментарий 14 к письму к Ю. Ю. Струве в т. 6).
2 Цитата из «Записок Мальте Лауридса Бригге» Рильке, где пишется о смерти Алексиса Феликса Арвера (1806–1850). «Он мирно, спокойно отходил, и сиделке, вероятно, показалось, что он зашел дальше, чем то было на деле. Очень громко она распорядилась насчет того, где то-то и то-то найти. <…> она выговорила «колидор», полагая, что так произносить и следует. И тут Арвер прервал умирание. Ему показалось необходимым сперва ее поправить. Совершенно очнувшись, он ей объяснил, что следует произносить «коридор». И затем он умер. Он был поэт и терпеть не мог приблизительностей». (Пер. с нем. Б. Суриц. Цит. по изд.: Рильке Р. М. «Записки Мальте Лауридса Бригге». М.: Известия, 1988. С. 123–124).
3 Последняя строфа стихотворения М. Цветаевой «Хвала Времени» (1923). См. т. 2.
4 …семеро было – вместе с Николаем II и его супругой Александрой Федоровной были убиты царевич Алексей и четыре Великих княжны (Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия).
5 Ср. заключительные слова эссе («Искусство при свете совести»: «Но если есть Страшный суд слова – на нем я чиста», т. 5).
6 Во время Февральской революции Цветаевой шел 25-й год.
7 Имеется в виду Сусанна Давидовна Мейн (Тьо).
8 Переиначенное Цветаевой известное выражение Людовика IV: «Государство – это я».
9 Из стихотворения Б. Пастернака «Про эти стихи» (1917).
10 Название площади и станции метро в Париже.
11 Вечер 26 апреля 1930 г. О нем см. письмо 52 к А. А. Тесковой и комментарий 1 к нему (т. 6).
12 Пасадена – город в Калифорнии, где в 1929–1930 гг. находилась Р. Н. Ломоносова.
7
1 См. комментарий 14 к письму 3.
2 Броун Алек (Alec Brown) (1900–1962) – английский писатель, поэт, переводчик, специалист по Сербии. Был дружен с Д. П. Святополк-Мирским. Перевод «Молодца» издан не был.
3 Иллюстрации и наброски Н. С. Гончаровой к французскому «Молодцу» хранятся в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге (31 рисунок). Подробнее см.: Баснер Е. В. О работе Наталии Гончаровой над поэмой «Молодец». – Поэт и время. С. 183–188.
4 Очерк был опубликован в трех номерах, см. комментарий 16 к письму 3, в том числе в двух сдвоенных.
5 См. комментарий 1 к письму 70 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
6 О поездке в Санта-Маргериту во время пребывания в Нерви см.: А. Цветаева. С. 117–118.
8
1 Крылова (урожденная Драницьша) Елизавета Дмитриевна (1865–1945) – первая жена академика Алексея Николаевича Крылова (1863–1945), коллеги Ю. В. Ломоносова по Российской железнодорожной миссии за границей.
2 А. Белый снимал дачу в Кучино по Нижегородской (Горьковской) железной дороге.
3 О все ухудшавшихся отношениях Пастернака с первой женой, Евгенией Владимировной, см.: Пастернак Б. Переписка с Ольгой Фрейденберг. (Нью-Йорк; Лондон, Harcourt Brace Jovanovich, 1981. С. 134.)
4 Извольская Елена Александровна – автор многочисленных работ на религиозные темы, переводчица. См. также письма 55 и 64 к А. А. Тесковой в т. 6.
5 Речь идет о публикации первой главы из французского «Молодца» «Fiancailles» . См. письмо 45 к Н. П. Гронскому и комментарий 1 к нему.
6 В письме к Пастернаку от 18 ноября 1930 г. Р. Н. Ломоносова сообщала: «…то, что Вы просите, сделала десять дней тому назад от вас. Через недели три опять смогу послать пятьдесят – сто долларов» (Минувшее, 1989, № 8. С. 238).
7 Панаева (урожденная Головачёва) Авдотья Яковлевна (1820–1893) – писательница. Речь идет о ее книге: Воспоминания. 1824–1870. Под ред. К. Чуковского. 2-е изд. Л.: Academia, 1928. См.
с. 158 о «плате за заграничный паспорт в 500 руб., с целью ограничить число уезжающих русских, стремившихся пожить в Европе»; с. 242, 244, 347–349 – о цензуре.
8 См. о том же в заключительной части очерка «Твоя смерть» (т. 5).
9 См. комментарий 5.
9
1 См. комментарий б к предыдущему письму.
10
1 См. письмо 3 к В. Ф. Ходасевичу.
2 См. письмо 70 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
3 Цветаева путает Оксфорд с Кембриджем.
4 Фильм американской студии «Универсал» (1930). Режиссер – Майлстоун Льюис (1895–1980).
5 Семейное прозвище сына Р. Н. Ломоносовой, Юрия.
