Страницы
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

А. С. Штейгеру 5

31-ГО АВГУСТА 1936 Г. — ТОТЧАС ЖЕ ПОСЛЕ ПОЛУЧЕНИЯ ВАШЕГО ПИСЬМА, ПОНЕДЕЛЬНИК. ST. PIERRE-DE-RUMILLY-HAUTE SAVOIE — CHATEAU DES ARCINE.
Дитя! Начнем с дела. Вы отлично сделали, что не приехали. Вы поступили как умный хороший зверь, который пошел отлеживаться в берлогу. (Если бы Вы тогда приехали — это был бы удар радости, которого я не мыслю. У меня всегда чувство — что я умру от радости — или от страха.)
Но оставим — неприезд, будем — о приезде.
Скованная Вашим молчанием, упорством его, всё бoльшим и бoльшим ростом его, на мне — весом его, скованная внешне как и внутренне, я ничего решительного не предприняла — и не могла предпринять. Я только запросила домой, докуда я здесь, и еще — и еще — одну свою приятельницу — сможет ли она временно одолжить требуемую сумму. Докуда — еще не знаю, деньги будут в любую минуту (Вашей в них надобности — любой — помните). Всё дело сейчас 1) в степени Вашей поправки, 2) в сроке моего пребывания, ибо не от меня зависит.
— Голубчик, знаю, что пишу не о том, но ведь в том я (пока) бессильна — потому что не знаю точного состояния Ваших легких и, вообще, Вашей физики: сопротивляемости, едоспособности и способности усвоительной, не знаю Вашего физического материала — будьте другом, напишите мне серьезно и подробно — а не капризно (напр‹имер› «резали что-то возле печени» — что это за ответ? Неужели Вам самому не интересно — чтo, а если самому нe — неужели Вы не понимаете, неужели Вы до сих пор не понимаете — чтo для меня — Вы — весь, со стихами, — как с кишками). Но — к делу: напишите мне всё, что Вы о физическом себе знаете — и больше, чем знаете — узнайте, чтобы узнала — я. Тогда — можно говорить.
__________
Другое: предположим, что этот Ваш приезд ко мне к 15-му сентября — не удастся — либо потому, что Вы недостаточно окрепнете, либо потому что мне придется уехать раньше, — чтo Вы хотите, на выбор: чтобы я к Вам осенью в Schwendi приехала — и уже не на чaс (сейчас, при максимальной удаче, это был бы час — если это вообще мыслимо — в один день — из Арсина в Швенди — в один день — с невозможностью ночевки, ибо я без заграничн‹ого› паспорта и не могу получить визы) — уже не на час, а на несколько дней. У меня в Париже загр‹аничный› паспорт есть, и есть друзья, и они мне с визой помогут. Только — важная подробность — где я в Schwendi буду жить? Можно там жить? Это (помимо санатории) — деревня? Комнаты — сдаются? Цены — астрономические или человеческие? (Хотя вся Швейцария — астрономическая, только зажигалки — человеческие.) А если не в Schwendi — так где? Чтобы каждый день видаться. А можно — каждый день видаться?
Второе: хочешь — ты — приехать осенью в Париж — и вот для чего. У меня есть друг — женщина — русская — изумительный врач и человек — и с изумительным врачебным даром (genie). Когда — в 1929 г. — у близкого мне человека никто в легких не находил ничего — она первая прослышала и забила тревогу и добилась немедленного отъезда сюда же — откуда пишу. Она абсолютно-подробна и, одновременно — le grand coup d’oeil [1], т. е. никогда не рассматривает больного только в данности больного органа, а — неизменно в совокупности всего его физического и духовного явления — в соответствии всего со всем. Я ей не только верю абсолютно (чтo «я» — и чтo — «верю») я знаю — своим, и всех своих друзей, и знакомых и даже чужих людей за 14 лет опытом — что лучшего врача быть не может.
Хочешь — пойдем к ней? Она скажет всю правду — все твои возможности и невозможности — и перспективы — и запреты, — всего тебя физического даст как на ладони. Она очень любящая (и очень меня любит) и совсем особенная, с таким же душевным genie, как врачебным. (Она — эмигрантка еще царского времени, 20 лет в Париже, непрерывная практика, работает у самых больших профессоров, у нее ход ко всем именным врачам (светилам), которые всегда — не было исключения — подтверждают ее диагноз.) И это мне родной человек, и к тебе отнесется, как к родному.
— Хочешь? Тогда ты приедешь ко мне, я тебя устрою в Ванве, возле, и буду с тобой все время, которое захочешь и сможешь. (А утром буду приходить здороваться.) Ты будешь мой гость. В город от нас — рукой подать: 7 мин‹ут› ходу до метро и столько же до автобуса.
Но — как ты ходишь? (Сколько вопросов — и насколько бы проще…) Т. е. — как ходил до операции? Сильно ли задыхаешься? (Я теперь рада, что тогда проводила твою сестру — точно — немножко — тебя.) Одолеваешь ли подъем, — и какой? И есть ли такой, который не одолеваешь? (Говорю не о горах, а в размерах холмистого города. Впрочем, у самого метро — стоянка автомобилей, а до нас — на машине — минута.) Еще подробнее: сразу ли ты чувствуешь — что в гoру? (Незаметный для глаза подъем.) Вообще — что у тебя с легкими? В точности. (Есть правое и левое, есть верхушка и низ — и середина, наверное, так чтo — с каждым и в каждом??)
Значит, решай — как тебе лучше. И реши — немножко заранее, хотя бы в виде плана. Я бы бесконечно хотела тебя ей показать. (Ее зовут Маргарита Николаевна, ее дом в Париже — единственный, куда я прихожу без зова — могу придти в любой час суток — и несуток — в любой час души.)
Тогда вместе с М‹аргаритой› Н‹иколаевной› все выясним: всего тебя — и будет легче — и тебе и мне.
_______
Но о себе — сейчас — не хочу тебе писать, проглочу. Эти дни (твоего молчания) одни из моих самых тяжелых за жизнь. (Знай раз-навсегда, что я ничего не преувеличиваю: всё преуменьшаю.)
Сейчас одно важно: твое здоровье, — и мое к тебе-только, поскольку я могу тебе помочь: от помочь до развлечь.
Еще одно: не оставляй меня тaк — подолгу — без вестей, ради Бога! Ведь есть —открытки. Только два слова, чтобы мне тaк не мучиться — как эти дни. (Кaк — ты не узнаешь никогда. Да и я не знала, что так — можно. Каждую минуту целого дня, и всей моей силой — а сколько их было — дней!)
Но ты это — забудь, ты мне ответь:
1) чтo показал снимок,
2) есть ли, в связи с этим, надежда на приезд в St. Pierre не позже 15-го (позднее —боюсь — будет мой отъезд).
3) чтo решаешь: мoй Берн или твoй Париж.
4) если Берн, т. е. Schwendi — кaк там устроиться (цены).
Всего 4 вопроса и умоляю тебя ответить на них возможно скорее и точнее: можно вместить ровно в 8 строк. 5) Как ходишь? (Тогда — 10.)
_______
Теперь жди — с завтрашнего дня — ряда приятных вещей, все дни подряд, ибо я тебе не писала только потому, что не знала, нужно ли тебе это, не слишком ли много? трудно? — вся я (хотя и пытающаяся уменьшить свой вес, как в детстве — физически — 17 верст в тарантасе, на чьих-то коленях — не давить, не весить, сплошь на мускулах сердечного страха).
Убеди меня, что я тебе — нужна. (Господи, в этом все дело!) раз-навсегда убеди, т. е. сделай, чтобы я раз-навсегда поверила, и тогда все будет хорошо, потому что я тогда могу сделать — чудо.
Итак, я жду — делового ответа, а ты жди — ряда непременных радостей.
(Знаешь сонет у Гёте, который называется:
Sie kann nicht enden… [2]
(гениально, что он с этого — начинает! И гениально, что это самая законченная форма — сонет).
О твоих стихах (только сейчас, после перерыва Гёте, заметила, что все время писала ты) напишу отдельно и внимательно.
Я все делаю (пишу, перевожу, читаю, хожу, говорю) и у меня ни одной мысли в голове нет, кроме тебя и твоего здоровья.
Ты думаешь — я не писала «случайно»? П. ч. чем-нибудь была «занята»? Мне это неписание тебе стоило бoльших усилий, чем все мои писания вместе взятые: других усилий: другие мускулы работали: обратное.
Ну, жду, обнимаю, люблю — но не даром я не люблю глаголов (страшная грубость!), но чтобы обходиться бeз — нужны стихи или присутствие. Будет и то и другое.
А завтра тебя ждет — верная радость.
М.
‹Приписка на полях:›
Я больше не хочу писать Вам Monsieur [3] — какой вы Monsieur? — Вы гораздо больше Herr [4], чем Monsieur — только вспомните производные: herrisch, herrlich, Herrlichkeit [5] — и Heer [6] по соседству (himmlische Heere [7]).
_______________________________________________________________________
1. Широкого взгляда (фр.).
2. Она не может кончиться… (нем.).
3. Господин (фр.).
4. Господин (нем.).
5. Повелительный, превосходный, величие (нем.).
6. Армия (нем.).
7. Небесные войска (нем.).

1-ГО СЕНТЯБРЯ 1936 Г., СРЕДА CHATEAU D’ARCINE,
ПИСЬМО О СТИХАХ

— Что я об этих стихах думаю?
Первое и резкое: убрать кавычки — отличные стихи.
Зачем и откуда — с Вашим чудесным сердцем — кавычки на таких чудесных, чудодейственных вещах, как жалость, труд, страдание, любовь, подвиг?
Что такое кавычки? Знак своей непричастности — данному слову или соединению слов, как знак его условности в наших устах. Подчеркнутая чуждость их простому употреблению и толкованию. Знак своего превосходства — над той простотой. Кавычки — ирония. То же самое, что «так называемая жалость». Так называемая, а мною так не называемая, мною не тaк называемая, мною называемая — слабость (либо глупость).
Но, родной мой, вычеркнув из своего душевного обихода и словаря — слова (и понятия) — совесть, расплата, нищенство, больница, тюрьма, братство, любовь, труд — чтo тогда от мира и от сердца останется?
Вы скажете: — М‹арина› И‹вановна›, Вы передернули, Вы подменили пошлые (ставшие пошлыми) словесные соединения — именами существительными, пошлыми быть не могущими.
Но, мой друг: чтo пошлого — в больничной палате? Это не пошло, а — точно. То же и о нищенской суме (я, кроме этой нищенской сумы, в России, с 1917 г. по 1922 г. ничего не видала, но ее зато — непрерывно). И расплата за день — не пошлость. М. б. немножко общё. Беря эти слова в кавычки. Вы в кавычки берете не словесные трафареты, ибо эти слова — не трафарет: слишком уж насущны, как слово «черный хлеб», как сам черный хлеб. Остаются другие: «равенстве, братстве, труде» (привожу из памяти) и «Мысли о мeньшем страдающем брате» — да, эти слова — трафарет, но зачем же Вы их берете? Зачем же Вы пользуетесь грошовым орудием чужого неумения — чтобы разбить бессмертные вещи?
Ведь два вывода: либо Вы, в этих стихах, сражаетесь с словесными трафаретами, а не вещами, тогда — стoит ли? Либо Вы наивно отождествляете бессмертные понятия с пошлыми наименованиями (из которых половина не пошлa, а — до ужаса ‹не›выразительна). Пo чему Вы в этих стихах бьете? По громким фразам 60-тых годов? Но для них это не были фразы, они за них — умирали (вспомните последнее письмо Софии Перовской — матери — о «воротничках», стoящее последнего: «Mon cher Papa» [1] Шарлотты Кордэ). По самим вещам (жалость, любовь, труд)? По себе — такому дураку, что в них — поверили и на них — оборвались?
Стихи эти я читаю — наоборот: без кавычек, и — честное слово — даже в «мeньшем брате» никакого трафарета не чувствую. Простая болевая правда их — уничтожает их некоторую oбщесть, слова эти здесь (должно быть от Вашей внутренней правды) звучат зaново, совершенно не смешно, — в полный и смертный серьез. (Как я хотела бы — чтобы они так были написаны, и до чего они тaк — внутри — написаны!)
Конечно (и в этом сочувствую Вам — как пишущий) куда тогда девать дребедень и ерунду (которым, кстати. Вы противопоставляете какую не-дребедень и не-ерунду?) Заметьте, что Вы здесь, в 8-ми строках израсходовали всё человеческое величие, что у Вас на противупоставление не остается ничего — кроме всей человеческой малости.
— Компромиссный совет: если Вы так уж держитесь за жестокие, неправедные определения жертвы — как ерунды и дребедени, всё же уберите кавычки, ибо помимо их оскорбительности и моей оскорбленности, в них, за Вас — нехорошо в стихах — столько кавычек, это уже — вроде статьи. Стихи должны писаться словами безусловными — а не условными. Сам прием — дешев — не сердитесь, то же самое, как какой-нибудь пурист из «Посл‹едних› Нов‹остей›», за ленью, употребляет какой-нибудь советский ходкий, якобы ненавистный ему, а по существу — необходимый — оборот. Если Вы эти вещи (жалость, любовь, труд) — ненавидите, разбивайте их по существу. (Ницше.) Если Вы эти словесные трафареты ненавидите — не употребляйте их. Нельзя отказываться от вещи полным ею же — ртом. Отречение прежде всего — изъятие себя из её, её из своего оборота.
…Тут двое стихов, неслитых и неслиянных. Вторые — 5 строк, законченных и замечательных. Это совсем отдельные стихи, с теми незнакомые, связанные только одинаковостью размера. Прочтите сами, забыв начало:
Совсем, совсем хорошо
Бедность легко узнают по заплатке,
Годы — по губ опустившейся складке,
Горе?
— Но здесь начинаются прятки.
Эта любимая, взрослых, игра. —
Всё, разумеется, в полном порядке.
(У собеседников с плеч гора).
_______
Только, не у собеседников, а у собеседника. Непременно. 1) Тaк мне запомнилось, а мне всегда [2] запоминается по лучшему. Так напр‹имер› у Бальмонта — Морское дно — последние слова поэмы: — Два слова сказала мне дева со дна — Мне вам передать их дано. — Я видела солнце, сказала она — Что дальше — не все ли равно. Taк я, 14 лет, прочтя — запомнила. А у него оказалось: после. Ведь насколько хуже — и по звуку (да — а — альше и после) и по ограниченности понятия «после» — временем (дальше — и время, и пространство: даль годов и верст, просто — даль). Кроме того, с первой строки до последней мы видим у Вас не ряд лиц, а одно лицо, лицо одного человека — бедного, стареющего — работу жизни над одним, данным человеческим лицом. И (последнее, фактическое) нас всегда спрашивает (Как поживаете?) один собеседник, а не двое и не трое. Проведите стихи на единстве — показуемого и вопрошающего, тогда каждый в них себя узнает, ибо в этом назначение и победа стихов, чтобы каждый себя в них узнал, а не все. (Всех — нет, т. е. есть — я тогда нет никого.)
Вот, мой родной, по полной чести и совести, чтo я думаю об этих Ваших стихах. Пришлите еще, если есть. И — пишите еще, этого дыхания Вам ничто не сузит. Пусть стихи будут Вашим безграничным вздохом.
И опять возвращаюсь к письмам и стихам. Слейте. Берите из себя письменного (не из писем, а из того, кто — или верней: чтo их в Вас) пишет. Отождествите поэта с человеком. Не заставляйте поэта говорить ни жестче, ни презрительнее, ни горше, чем говорит человек (не когда с другими говорите, и м. б. даже — не когда со мною, а — с собою).
Ведь смотрите: Ваше письмо и Ваши стихи — на той же бумаге, тем же чернилом, тою же рукою, тем же присестом руки — и два разных существа. Человек (Вы) — несправедливо и неправедно — беззаботностью друзей и близких, пропустивших начало болезни — обреченный, 26 лет (?) — не-жить, отсутствовать, смотреть на горы — вместо того чтобы их брать, да еще — поэт, т. е. самая уязвимая, и в полном здоровье непрерывно ранимая природа — этот человек, почти мальчик, находит в себе мужество сказать: «…и умирают от чахотки под мостом, тогда как я сейчас в отличных условиях» — тогда как в священном праве был бы прямой удар Богу: — Почему столько идиотов, моих сверстников, растрачивают свой избыток сил: мускулов, — дыхания — сердца — крови — по футбольным и иным площадкам, топчут его — на этих площадках — ногами — Твое дыхание — ногами топчут! — тогда как я, существо разумное и одушевленное, а м. б. и избранное — просто не могу дышать. Кто взял мои легкие? За что?
— Нет, Вы думаете о несчастнейших себя: о подмостных, о вконец недвижных — во всем Вашем вопле (чистого отчаяния) ни звука — упрека и справедливого бы негодования — никакого равнения по счастливейшим. Ваш вопль — чист.
А поэт — Вы — больничную палату берете в кавычки. И Вы думаете я ему — верю??
О Вашей болезни («так может длиться годами, десятилетиями…») я Вам напишу отдельно, я об этом непрерывно думаю — и тут нужно что-то решить раз-навсегда.
Но так как я Вам каждый день обещала — радость (а письмо невольно вышло серьезное) — вот стихи, единственное достоинство которых — тождество с бывшим (и сущим во мне каждый день и час моей жизни).
До завтра!
М.
Снеговая тиара гор —
Только бренному лику — рамка.
Я сегодня плющу — пробор
Провела на граните замка.

Я сегодня сосновый стан
Догоняла на всех дорогах.
Я сегодня взяла тюльпан —
Как ребенка за подбородок.
МЦ
16-го — 17-го августа 1936 г.
Савойя.
____________________________________________________________________________
1. «Мой дорогой папа» (фр.).
2. Подчеркнуто три раза.

Марина Цветаева

Хронологический порядок:
1905 1906 1908 1909 1910 1911 1912 1913 1914 1915 1916 1917 1918 1919 1920 1921 1922 1923 1924 1925
1926 1927 1928 1929 1930 1931 1932 1933 1934 1935 1936 1937 1938 1939 1940 1941

ссылки: