8
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
11-го августа 1931 г.
Милостивая государыня!
Сердечно благодарю за прелестный пучок лаванды, да будет жизнь Ваша столь же благоуханна, как сейчас моя комната.
Странно: накануне вечером мне опять случилось так долго (и напрямик) думать о Вас: где Вы, как Вам живется и помните ли Вы еще обо мне, а утром, словно аромат в воздухе, – Ваша посылка! Однажды я так же – запросто – послала Р<ильке> ракушки и морскую гальку из Вандеи, ракушки – зов, а камушки – подпись (между ними – морская изморось!) и несколько дней спустя получила от него «Verger»1 с таким посвящением:
Прими песок и ракушки со дна
французских вод моей (что так странна!)
души… Хочу, чтобы ты увидела, Марина,
пейзажи всех широт, где тянется она
от пляжей Cote d’Azur в Россию, на равнины.
Р.
(Конец июня 1926)
Мюзот.
Прочитав позже в Вашей р<ильковской> книжке о Родене: «Le poete s’exprime par des mots, le sculpteur par des actes» 2, я вспомнила, как мы с ним обменялись этими дарами. Сегодня Вы действуете как скульптор!
Тысячекратное Вам спасибо и – человеку все мало! – все-таки просьба: сказать мне однажды еще и словами, как Вам живется, каково Вам и вашей душе, и удалось ли Вам еще раз навестить деревья-гиганты Вашего детства (на Боденском озере?), – многое и все.
Вышел ли следующий том писем Р<ильке>?3 Наверное, нет – из-за кризиса. Жаль. Жива ли еще его мать?4 Все это и многое другое мне хочется знать.
А пока – обнимаю Вас от всего сердца.
Марина Цветаева-Эфрон
Р. S. Надеюсь, Вас порадует мое ответное деяние – эта древняя-древняя вещь из татарского Крыма, привезенная мной еще из России5.
9
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
19-го августа 1931 г.
Милостивая государыня!
Это не письмо (письмо следом!), пишу Вам глубокой ночью – сегодня после трехнедельного отсутствия вернулся муж из своей санатории1, а завтра, рано утром, дочь уезжает к друзьям в Бретань2, – и вот целый день я распаковывала и упаковывала вещи, поэтому совсем глупа и тупа.
Сегодня пришел «Feuille de recherches» , я уже ответила: письма почтальон оставляет консьержке, а та их потом раздает. Почтовый ящик отсутствует. Когда дома никого нет, почту подсовывают под дверь. Как раз недавно у нас появилась новая консьержка, а до нее долгое время не было никого, и proprietaire (мой бедный немецкий! Пишу только Вам) сама раздавала письма. Иногда этим занималась «femme de menage» и т. д., словом – беспорядок, я все собиралась попросить почтальона, чтобы он сам отдавал письма в дверях, но постоянно что-то мешало – так всегда и бывает – пока что-нибудь не стрясется.
Милая госпожа Нанни, сейчас глубокая ночь, я поднимаю голову и вижу все книги Р<ильке> (Ваши книги Р<ильке>), что стоят над моим огромным столом (моя первая и последняя огромность) на нескольких полках. – И все становится таким легким, все письма получены, даже те, что не написаны (его).
Обнимаю Вас и скоро напишу Вам опять. Простите мне это не-письмо, не-то-письмо, не-я-письмо!
Марина
То, что Вас обрадовала татарская вышивка, радует и меня (взаимная радость). Тоска – по вещам? Никогда. Лишь по собственной душе – ведь до нее мне почти никогда не добраться.
Этой вещи, пожалуй, не меньше ста лет, старое дерево, хотя все еще и навеки – деревцо.
10
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
29-го декабря 1931 г.
Милостивая государыня! Странные бывают совпадения. Сегодня после долгого молчания я взялась, наконец, за письмо, и оказалось, что сегодня – 29-ое декабря, день смерти Рильке. 1926–1931: пять лет! Если меня в моем глубочайшем сне спросят: когда это было? – Вчера! Только что! Никогда! Никогда не будет и никогда не может быть. Никогда и не было.
А теперь, милостивая государыня, небольшое происшествие – рильковское. Поскольку дома я не успеваю добраться до чтения (как и до писания и до себя самой), то я всегда читаю в маленькой электричке Медон–Париж, коей, вероятно, и в помине не было, когда в Медоне жил Рильке. Так и на этот раз. Я читала первый том его писем и так глубоко потерялась в нем, как можно потеряться и (найтись!) лишь в лесу, и когда вдруг поезд остановился, я не могла понять, где же выход. (Выхода в этот момент не было.) Поезд стоял, я бесшумно металась взад-вперед под испуганным взглядом всех остальных. Никто не проронил и звука, никто даже не шелохнулся, как будто их всех – всех тех – я погрузила в мой сон.
Наконец один – слегка улыбнувшись – открыл мне дверь.
Все это длилось ровно минуту: целых шестьдесят секунд: сколько ударов сердца?
Эту историю всего охотней я рассказала бы Райнеру. Но его «нет» (как не оказалось и двери, точь-в-точь как и двери), и я дарю ее Вам, милая госпожа Нанни, к седьмой (любимое число Рильке!) годовщине его отсутствия.
После Р<ильке> я никого не полюблю – не захочу, не смогу. А ведь мы и не любили друг друга, да никогда и не полюбили бы. Об этой не-любви он и пишет в своей последней Элегии (для Марины).
Вот еще, прямо из моей записной книжки:
– Поскольку дома у меня нет времени – не бываю дома (ибо всегда в себе) – я читаю твои письма только в поезде или подземке (прекрасное слово!) – и как внутренне я защищаюсь, Райнер, от всего и всех – тобою, так внешне защищен и ты – твоя книга – моей (под моей) рукой – крылатой рукой плаща.
Милая госпожа, я ничего не знаю о Вас с той поры, как потерялось письмо. Где Вы (у меня лишь один из Ваших адресов), какой была или будет зима? Жива ли еще мать Рильке?1 Знаете ли вы что-ни6удь о его дочери и внучке?2 (Его кровь!)
Мои дела очень плохи, потому что очень плохи наши дела. Myж работает в частной конторе3, с 9 утра до 10 и даже 12 ночи, и получает за это 260 франков в неделю – он тратит их на питание и проезд. Вот все, что мы имеем, собственно, не имеем даже этого, потому что как раз теперь у него каникулы, значит, целых две недели – ничего. Единственный журнал, куда я писала (в эмиграции все партийно, я же не принадлежу ни к одной партии), мой единственный журнал истаял, став тоненькой тетрадью4. Дочь работает много и не зарабатывает ничего. Она – первая в своей школе («Arts et Publicite»), первая по трем специальностям: иллюстрация, литография, гравюра, и могла бы немало зарабатывать, если бы о ней кто-нибудь позаботился. Но никто о нас не заботится.
Маленький великан (Георгий, 6 лет) растет и становится большим.
(Зачеркнутые места – начало неудавшегося русского новогоднего письма5.)
Милая госпожа Нанни, вспомните о его завещании. Сегодня, сегодня, сегодня ушел он.
Желаю Вам здоровья и спокойствия в Новом 1932-м году!
Сердечно обнимаю Вас.
Марина
11
Meudon-Val-Fleury (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
12-го января 1932 г.
Милостивая государыня и – дорогой друг! Рождественский дар!1 Эту книгу я буду читать долго читать медленно, как можно дольше и медленней. Читать? Жить ею2. Чудное начало с русскими стихами латинским шрифтом3 (я перевела латинские буквы обратно в кириллицу, а так они звучат по-чешски, по-родному, ибо Прага – моя вторая родина, как Для Р<ильке> – первая). – Первая поездка в Россию. Первый Рильке. (1899-й-мне было тогда пять лет4).
Милая госпожа! Очень важный для меня (пожалуй, и сам по себе) вопрос. Я знаю, что все переводы Р<ильке> на французский, кои появились доселе, сделаны Морисом Бетцом. Переводит ли Бетц и его письма5, то есть получил ли он права на эту работу? Не могли бы Вы, милая госпожа Нанни, столь близкая ко всему, что касается Рильке (я не знаю – не знала – никого, кроме него самого, а его больше нет), выяснить в издательстве «Insel»6 (или у наследников), даны ли уже кому-нибудь права на эту работу (французский перевод писем Рильке).
Если нет – я взялась бы за перевод всех трех томов и сделала бы это не хуже самого Р<ильке>. По-французски я говорю и пишу так же, как по-русски, и уже перевела рифмованными стихами мою большую поэму (Le Gars ) да и много еще. Р<ильке> и его язык я настолько знаю изнутри, что у меня получится лучше, чем у кого-то другого. Чтобы переводить поэта (любого, не говоря уже о таком!) да еще переводить прозу поэта, которая – особого рода, нужно самому быть поэтом. Никто другой не может и не должен этого делать.
Это была бы большая работа. Знаю. Чем больше – тем больше радости. Больше, чем большая работа, – вторая жизнь. Внутренняя жизнь – в-нем-жизнь, и все же – деятельная жизнь.
Итак, дорогая госпожа Нанни, если Вы готовы оказать мне милость – напишите обо мне и моем предложении в издательство «Insel» или наследникам: русская поэтесса Марина Цветаева, знающая французский как свой родной – умеет не только писать на нем, но и сочинять стихи – хотела бы перевести письма Рильке на французский язык и спрашивает, свободна ли еще эта работа.
Я могла бы уже сейчас перевести несколько писем – и показать их. (Кому?)
Таков мой громадный (выполнимый ли?) план. (Все места в жизни уже заняты, – с этим убеждением родилась – но: остается ведь еще целый мир наверху! Сперва горы, в конце (или в начале?) – небо.)
Во-вторых. Первым делом я хотела бы выбрать и перевести из писем Р<ильке> все, что в них есть о России. R.-M. Rilke et la Russie или: La Russie de R.-M. Rilke – звучит лучше и – глубже. (Его Россия, как его смерть: все и только то, что не принадлежит никому, принадлежало ему. Его жена – нет, его ребенок – нет, его Россия – да.) Будет ли и у меня право на эту подборку (и французский перевод)?
«La Russie fut le grand evenement de son etre et de son devenir» , – так начиналось бы мое предисловие. Мой французский был бы в точности его немецким. Я писала бы его языком (он сам однажды написал мне с улыбкой о моих – и своих – частых скобках в письмах: «Ты так сильна и в моем языке, что, думая о тебе, каждый раз я вынужден писать по-твоему…» Намек на мои короткие фразы и длинные скобки)7.
Это не должно стать книгой, то есть для книги еще слишком рано, ведь в последующих томах будет еще не раз помянуто о России (повеет и пахнет Россией!). Сперва это могло б появиться в каком-нибудь хорошем журнале. И стать книгой – той самой: русско-рильковской, которую ведь он хотел написать. И в конце концов написал. Ее нужно всего-навсего составить и – вот она!
Не: Рильке о России, не Рильке и Россия – Россия в Рильке, так я это ощущаю.
Россия Рильке, переведенная русским поэтом на его второй стихотворный язык – французский. Я думаю, он был бы (будет) рад.
Если Вы, дорогая госпожа Нанни, обратитесь в издательство «Insel» или к наследникам по поводу французского перевода, не могли бы Вы попутно спросить и о русском? Ибо мне хочется перевести Рильке и на русский язык, – все три тома, конечно, тяжело, да я и не знаю здесь, в эмиграции, ни одного издателя для такого огромного и серьезного дела (в новой России – тем более; Рильке понял бы и ее, она Рильке – нет). Я делала бы это потихоньку и – ожидала бы. Как делаю со многими собственными сочинениями. Не ради скорейшей публикации, что нынче, в данный момент невозможна (говорю о всем массиве писем – звучит как горный массив!). Но Россия Рильке могла бы уже теперь появиться по-русски. Как и французский перевод – в каком-нибудь журнале.
Многие русские не знают немецкого, а молодые и подавно.
Но – Рильке должен прийти к ним, прийти именно к ним. Так должно быть.
Я говорю только о праве перевода. Не печатать, только переводить. А если когда-нибудь дойдет до того, что работа будет готова (скажем, первый том писем полностью), все остальное смогут обсудить и решить между собой французский издатель и издательство «Insel». Я же хочу одного: быть уверенной, что – если я получу право на перевод – никто другой его не получит – никто, кроме меня. Иначе – что толку в моей работе! С кем-то другим я тоже не желаю работать, да и не смогла бы. Один писал письма – один и должен их переводить.
Если издательство «Insel» захочет узнать, кто я такая и на что гожусь, – достаточно ли будет письма от А. Жида?8
Обнимаю Вас и благодарю безмерно
Марина Цветаева
P. S. Жива ли еще мать Рильке? Знакомы ли Вы с ней? А что получилось из Клары Вестхоф – скулъпторши Клары Вестхоф?9 А из маленькой Рут? А из маленькой Кристианы, которой, думаю, минуло уже девять лет?
Нет ли у Вас фотографии могилы в Рароне?10
12
Clamart (Seine),
101, Rue Condorcet,
22-го ноября 1932 г.
Дорогая госпожа Нанни! Да, дела мои (наши) шли и идут очень плохо, муж болен, дети исхудали (дочь совсем истощена и бескровна: с весны и до поздней осени мы голодали, как в Москве) – и т. д. – я очень далека от всякого круга (имею в виду круг людей), значит, и от литературных кругов, что поглощены здесь политикой больше, чем литературой, то есть больше кричат и ненавидят, чем молчат (пишут) и любят, – все места заняты, я билась над чужими переводами, хочу сказать: если кто-то сделал плохо, мне приходилось переделывать, то есть все переписывать наново1: за неделю такой работы – примерно 100 франков, часто меньше. И т. д. – не хочу докучать Вам этими – в конечном итоге мелкими – заботами. Итак: ищу работу, нигде не могу ее найти и – тут начинается история.
Распахивается дверь, и моя приятельница (и покровительница) с сияющим лицом: – Есть работа и радость! – В ее протянутой руке книга: Карл Зибер – «Рене Рильке (Юность Райнера Мария Рильке)»2.
Открываю: детские фотографии: очень мило! Первая – на втором году жизни – вылитая моя дочь, я знала это и раньше, однажды я написала Р<ильке>: «У нее твои глаза»3, – а здесь, в двухлетнем возрасте, – то же лицо.
Потом – читаю. И уже с самого начала: предисловие, нет, до того еще раньше, едва я вникла в это «Рене» – он ведь никогда не был «Рене», хотя и был так назван, он всегда был Райнер – словом, мое первое чувство: ложь! <…>
Дорогая госпожа Нанни, это ответ на Ваше милое письмо, которое мне переслали, – я давно уже (к сожалению!) покинула Медон-Валь-Флери4. (Его Медон, теперь там как раз реставрируют до Родена.)
Напишите мне скоро еще раз, мне так хотелось бы знать, что я не одинока в моем возмущении.
Завтра я должна буду отказаться от перевода – моя покровительница огорчится – да и другую работу (достаточно трудную) я опять-таки не получу так быстро, но: ничего не поделаешь. Я не могу и не хочу такой работы – Боже упаси такое мочь и хотеть!
Обнимаю Вас от всей души. Фотографии Рильке доставили мне огромную, глубокую и грустную радость.
Марина
Милая, милая госпожа Нанни,
три Ваших подарка неспешно путешествовали за мною следом1, пока, наконец, вчера вечером не настигли меня все разом – словно три ангела, что идут за человеком и, как подобает ангелам, никуда не торопятся.
Я несказанно счастлива, даже более чем счастлива – насыщена счастьем, какое бывает только с Р<ильке>. (Счастьем – тоже не точно; быть может: родиной? Вы меня понимаете.)
Спасибо, спасибо, спасибо.
А теперь – открытку в несколько слов: как Вам живется, каким было лето, какова осень, какой будет зима. Так долго – два года, наверное, – я не слышала Вашего милого далекого голоса. (Чем дальше – тем звучней!)
Люблю и приветствую, и бесконечно благодарю Вас.
Марина
France, Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot,
7-го сентября 1933 г.
14
France, Clamart (Seine),
10, Rue Lazare Carnot,
23-го сентября 1933 г.
Милая, милая госпожа Нанни,
огромная, огромная просьба.
Не могли бы Вы послать в издательство «Insel» это мое благодарственное письмо к княгине Турн унд Таксис1, вернувшееся ко мне из Берлина и Цюриха. Может быть, в издательстве знают адрес княгини, ведь они печатают ее письма2.
Боюсь делать это сама, ибо мне так не повезло с первого раза. Вот целую неделю письмо лежит в ящике моего письменного стола и тяготит меня, я не хочу его открывать, его уже коснулась судьба – эти два путешествия и возврат, и холодные печатные буквы: адресат неизвестен. Если княгиня его получит – пусть получит его в таком виде. Поэтому прошу Вас, милая госпожа Нанни (сейчас я написала Ваше имя с русским «Н» – Нанни: так зовут Вас, если писать по-русски!), милая госпожа Нанни, поместите, вложите его, как оно есть, в другой конверт! и сами надпишите адрес. Возможно, у Вас более легкая рука и княгиня его все же получит.
Будьте добры указать и обратный свой адрес, чтобы письмо не потерялось, если и издательство «Insel» не сможет отыскать следа княгини. (Я чувствую, как ужасно пишу по-немецки, но ведь за несколько лет я не написала ни одной немецкой строчки!)
Это – моя благодарность за ее высокую, подлинную книгу о Рильке3 – насколько выше, проще и подлинней, чем книга Лу Саломе, не правда ли?4
И в заключение – счастья Вам и радости: с великим началом – новым человеком – новым ребенком!5 Кто он? Как его назвали? От имени многое зависит…
Настоящее письмо к Вам – следом.
С любовью и благодарностью
Марина
– Турн унд Таксис Гогенлоэ, верно?
8
1 Правильно: «Vergers». См. письмо 6 к Рильке и комментарий 2 к нему.
2 Год назад Цветаева получила от Н. Вундерли-Фолъкарт (см. начало письма 4) среди книг Рильке, по-видимому, и его книгу о Родене во французском переводе (Rainer Maria Rilke. «Auguste Rodin». Paris, 1928). Афоризм, неточно цитируемый Цветаевой, принадлежит итальянскому автору Помпонию Гаурику (ок. 1480–1530) и использован Рильке в качестве одного из эпиграфов к его книге «Огюст Роден» (У Гаурика: «У поэта – слова, у скульптора – деяния». – Из диалога «О скульптуре», 1504). См. Небесная арка. С. 358–359, а также письмо 12 к Н. П. Гронскому.
3 См. комментарий 1 к письму 11.
4 Софи Рильке умерла в 1931 г. См. комментарий 12 к письму к Анне де Ноай.
5 См. конец следующего письма.
9
1 С. Я. Эфрон провел летом 1931 г. три недели в замке д’Арсин в Верхней Савойе.
2 Летом и осенью 1931 г. Ариадна Эфрон гостила у В. И. и М. Н. Лебедевых.
10
1 См. комментарий 4 к письму 8.
2 О Рут Зибер-Рильке см. письмо к ней. О Кристине Зибер-Рильке см. комментарий 12 к письму к Анне де Ноай.
3 О временной работе С. Я. Эфрона в конторе по производству строительного картона см. письма 92 и 94 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
4 Речь идет о «Воле России».
5 На второй странице письма был черновик письма к Р. Н. Ломоносовой, отправленного в тот же день: «С Новым Годом, дорогая Раиса Николаевна! Пишу Вам на последнем листе блокнота, успевшего за протекший год уже выцвести по краям. Давным-давно от Вас…» (Небесная арка. С. 360–361). Окончательный текст – см. письмо 22 к Р. Н. Ломоносовой.
11
1 Цветаева получила от Н. Вундерли-Фолькарт только что вышедший очередной том Рильке: Rainer Maria Rilke. Briefe und Tagebucher aus der Fruhzeit 1899 bis 1902. Leipzig, 1931. (Письма и дневники периода 1899–1902 гг.) Книга явилась первым изданием дневников Рильке, которые он вел в отдельные периоды своей жизни.
2 Ср. в письме 64 к А. А. Тесковой: «Читала я трилогию (С. Унсет. «Кристин, дочь Лавранса». – Сост.) два года с лишним назад, жила ее». (Т. 6.)
3 Имеется в виду стихотворение Константина Михайловича Фофанова (1862–1911) «Весна и ночь», переведенного Рильке на немецкий язык в 1902 г. В издании 1931 г. русский текст стихотворения был воспроизведен латинскими буквами (С. 27).
4 Рильке впервые приехал в Россию весной 1899 г. Цветаевой шел тогда седьмой год.
5 М. Бетц, французский писатель (1898–1946), переводил также и письма Рильке. См.: Небесная арка.. С. 361.
6 Издательство «Insel» в Лейпциге обладало издательскими правами на все произведения и письма Рильке.
7 В «Небесной арке» к этому месту дается такой комментарий: Цветаева соединяет здесь слова Рильке из двух его писем к ней (от 10 и 17 мая). «Длинные скобки» и «короткие предложения» – цветаевская интерпретация слов Рильке из его письма от 10 мая: «…и, подобно тебе, спускаюсь из фразы на несколько ступенек вниз, в полуэтаж скобок, где так давят своды…» (С. 362–363).
8 Об А. Жиде см. письмо к нему.
9 Рильке (урожденная Вестхоф) Клара (1878–1954) – жена Рильке. Их недолгий брак распался в 1902 г. Клара Рильке занималась скульптурой, а также немного живописью.
10 О могиле Рильке см. письмо 86 к С. Н. Андрониковой-Гальперн и комментарий 1 к нему.
12
1 По-видимому, получая на редактирование переводы, Цветаева из-за их низкого качества вынуждена была переводить тексты заново. См. также письмо 1 к Б. К. Зайцеву.
2 Имеется в виду книга: Carl Sieber, «Rene Rilke. Die Jugend Rainer Maria Rilke. Leipzig, 1932». Зибер Карл (1897–1945) – юрист, муж Рут Рильке (с 1922 г.). Автор нескольких статей о поэте. Рене – имя, полученное Рильке при крещения.
3 См. письмо 5 к Рильке.
4 Цветаева переехала из Медона в Кламар весной 1932 г.
13
1 В январе 1933 г. Цветаева вновь сменила свой адрес. Она переехала на другую Кламарскую улицу – Lazare Carnot. Вероятно, Н. Вундеряи-Фолькарт прислала Цветаевой новые издания Рильке.
14
1 Турн унд Таксис Мария, княгиня (урожденная принцесса фон Гогенлоэ-Вальденбург; 1855–1934) – друг и покровительница Рильке. Имя Турн унд Таксис упоминает Цветаева в своем очерке «Башня в плюще» (см. в т. 5).
2 В 1933 г. в журнале «Das Inselschiff» (№ 3) было напечатано одно письмо Рильке к М. Турн унд Таксис.
3 Marie von Thurn und Taxis-Hohenlohe. «Erinnerungen an Rainer Maria Rilke». Munchen–Berlin–Zurich (1932). («Воспоминания о Райнере Мария Рильке».)
4 См. комментарий 10 к письму 2.
5 По-видимому, речь идет о рождении внука Н. Вундерли-Фолькарт.
