Феодосия, 13-го ноября 1913г., среда.
Сейчас около 12-ти часов ночи. Сегодня я начала стихи Але, начинающиеся так:
«Аля: Маленькая тень
На огромном горизонте!»
Пока написано 36 строчек,— это будет длинное стихотворение. Только что кончила писать. Сейчас буду есть миндаль и что-нибудь читать в постели. Интересно — что скажет Аля об этих стихах, когда ей будет пятнадцать лет?
Феодосия, 18?го ноября 1913г., понедельник
Третьего дня Аля в первый раз поцеловала… кота. Это был ее самый первый поцелуй. После этого она два раза погладила себя по голове, приговаривая «ми, ми».
Вчера я кончила ей стихи, которые скоро перепишу сюда. Завтра ей год два с половиной месяца. Несколько дней тому назад она вполне определенно начала драться.— Я даю сдачи.
Да, теперь она на вопрос: «Как тебя зовут?» отвечает: «Аля».
Аля! Маленькая тень
На огромном горизонте!
Тщетно говорю: «Не троньте!»
— Будет день
Милый, грустный и большой,
День, когда от жизни рядом
Вся ты оторвешься взглядом
И душой.
День, когда с пером в руке
Ты на ласку не ответишь,
День, который ты отметишь
В дневнике.
День, когда, летя вперед
Своенравно,без запрета,
С ветром в комнату войдет —
Больше ветра!
Залу, спящую на вид,
Но волшебную, как сцена,
Юность Шумана смутит
И Шопена.
Целый день — настороже,
А ночами — черный кофе.
Лорда Байрона в душе
Тонкий профиль…
Метче гибкого хлыста
Остроумье наготове,
Гневно сдвинутые брови
И уста…
Жажда смерти на костре,
На параде, на концерте,—
Страстное желанье смерти
На заре.
Прелесть двух огромных глаз,
Их угроза, их опасность…
Недоступность, гордость, страстность
В первый раз…
Благородным без границ
Станет профиль — слишком белый;
Слишком длинными ресниц
Станут стрелы;
Слишком грустными — углы
Губ изогнутых и длинных;
И движенья рук невинных —
Слишком злы.
«Belle au bois dormant» {«Спящая красавица» (фр.)} Перро,—
Аля! Будет всё, что было:
Так-же ново и старо,
Так-же мило!
Будет (сердце не воюй’
И не возмущайтесь, нервы!)
Будет первый бал и первый
Поцелуй.
Будет он (ему сейчас
Года три или четыре!)
Аля! Это будет в миреВ первый раз!
_____
Феодосия, 5?го декабря 1913 г., среда.
Сегодня Але 1 г. З мес. У нее 12 зубов (3 коренных и 1 глазной). Она явно хорошеет и умнеет.
Лицо нежное, бледное, с четко-очерченным овалом,— ничего лишнего. Складки от носа к ушам — я хотела бы сказать — скорбные. Рот очерчен изумительно. Нос неправильный, но не некрасивый. Брови темные и длинные: шейка длинная и тонкая; очень высокая грудная клетка — вернее, выпуклая — как у статуй. Волосы очень густые.
Новых слов она не говорит, но на вопросы: «где картинки? огонь? кроватка? глазки? рот? нос? ухо? указывает правильно, причем ухо ищет у меня под волосами.
Вчера она нас изумила. Взяв в руки кусок исписанной бумаги, она начала что-то лепетать, то удаляя его от глаз, то чуть ли не касаясь его ресницами. Это она по примеру Аннетты, читавшей перед этим вслух письмо,— «читала». Тогда Сережа дал ей книгу, и она снова зашептала. С бумажкой в руках она ходила от Сережиной кровати до кресла, непрерывно читая.
Еще новость. Стоит мне только сказать ей: «нельзя», или просто возвысить голос, как она мгновенно говорит: «ми» и гладит меня по голове. Это началось третьего дня и длилось до сегодняшнего вечера. Ясно, что она прекрасно понимает, в чем дело.
— «Аля, кто это сделал? Аля, так нельзя делать!»
— «Куку!»
— «Ми! Ко!»
Я молчу.
Тогда она приближает лицо к моему и, прижавшись, медленно опускает голову, всё шире и шире открывая глаза. Это невероятно смешно.
Ходит она с 11 1/2 мес. и — нужно сказать — плохо: стремительно и нетвердо, очень боится упасть, слишком широко расставляет ноги.
Последние ее карточки, снятые 23-го ноября — 1 раз с Пра и 2 раза seule {в одиночку (фр.)}— хороши и похожи, особенно одна, где она с крепко сжатыми
губами. С Пра она похожа на куклу и моложе своего года двух с половиной месяцев. К двум годам она будет красавицей. Вообще я ни в ее красоте, ни уме, ни блестящести не сомневаюсь ни капли.
Сегодня вечером мы проводили Сережу в лечебницу — бедный Лев! Послезавтра ему наверное будут вырезывать слепую кишку. Он нарисовал мне на своей зеленой промокашке огромную львиную морду, похожую на пуделя.
Сейчас около двенадцати ночи, Кусака спит у меня на коленях. Рядом с тетрадью — часы, медальон, браслет и кольца зажигают мои глаза блеском золота вокруг и на фоне эмали, тусклым поблескиванием серебра, испещренного бирюзой, и ярким сиянием драгоценных камней. О, камни! О, серебро! О, золото!
_____
Феодосия, Сочельник 1913 г., вторник
Сегодня год назад у нас в Екатерининском была ёлка. Был папа,— его последняя ёлка! Алю приносили сверху в розовом атласном конверте,— еще моем, подаренном мне дедушкой. Еще Аля испугалась лестницы.—
Сейчас я одна. Сережа в Москве, Скоро, наверное, будут открывать наши ящики с подарками. Он, конечно, думает обо мне.
Аля ходит по комнатам,— в красном клетчатом платьице — подарке Аси на 5-ое сентября — красной кофточке и сером севастопольском фартучке. За последнюю неделю она стала смелее ходить,— почти бегает.
Ее новые слова:
| «аго» — огонь | Атя» — Ася | Как собака лает? — «Ау» |
| «апа» — лапа | «то» — что | Как кошка мяучит? — «Мням» |
| иди | «тама» — там | Стоит ей заслышать издали собачий лай, как она сейчас же говорит: «ау». |
| да | «но» — нос | |
| не — нет | «уххо» — ухо | |
| дядя |
Сейчас иду к Петру Николаевичу, оттуда все вместе к Blennard’ам. Мое волшебное платье готово еще вчера. Оно — ярко-синее, атласное, с маленькими ярко-красными розами. Его мне трогательно подарила Ася. Аля, наверное, его запомнит.
Аля худеет и хорошеет,— только очень бледна. Брови четко обозначены,— длинные и тонкие. Волосы сзади уже ложатся, спереди растут медленно, но везде густые.
Аля нисколько не капризна,— очень живой, но «легкий»ребенок. Ее постоянное и неожиданное «ми» — очаровательно. Она его повторяет раз 100 и более в день,— не преувеличиваю.
Несколько дней после отъезда Сережи в больницу я сидела с ней в его комнате, и она всё время подходила к его кровати, открывала одеяло, смотрела вокруг и повторяла: «Папа! Куда?» Теперь она на вопрос: «где?» вместо прежнего «куда?» отвечает: «тама».
Сейчас они с Аннеттой пошли кАлисе Федоровне (которая сейчас в Москве с Эрнестом Морицевичем и Лизой). Там прислуга Соня украшает ёлку для своего мальчика Вани.— Аля зовет его: «Вава».
Какая-то Аля будет через год? Непременно запишу в Сочельник.
Сегодня я кочила стихи «Век юный».
«Когда промчится этот юный,
Прелестный век».
30-го мы выступаем с Асей на «вели косветском» балу в пользу спасения погибаюших на водах.
Да! Але этобудетинтересно. Когда я на втором нашем выступлении сказала перед чтением: «Аля! Маленькая тень» —
«Посвящается моейдочери»,
вся зала ахнула и кто-то восторженно крикнул: «Браво!»
Мне на вид не больше 18-ти лет, даже меньше. Я никогда еще не была так хороша, уверена и счастлива этим, как эту зиму.
Сейчас иду.
Феодосия, 26-го декабря 1913г., четверг.
Сейчас я считала Алины слова — 30.
Имена: Лиля, мама, папа, няня, тетя, Вава, дядя, Аля, Ася — 9
Слова: «ко», куда, «ка», «па», «кукя», на, «ми», «ува», «то», «тама», «но», «уххо», «аго», «апа», иди, да, «не» — 17
Полу-слова: «куку», «мням-ням», «ау», «мням» — 4
Значит— 1 г. З 1/2 мес. она знала, т. е. говорила 30 слов.
Сегодня утром я написала стихи героям 1812 г. и главным образом Тучкову IV,— прекрасному, как Сережа. Будем с Асей читать их на вечере 30-го. Сейчас Аннета ушла в гости. Аля ходит по комнате в новом Асином платье — темно-розовом с волшебным узором,— и белом плюшевом пальто. Длинные бумазейные панталоны — произведение ее ужасной ялтинской няни Марфуши — висят чуть ли не до самых чувяк. В руке у нее ярко-оранжевый резиновый лев, которго
она давно уже зовет «ува» (лева). Дня три тому назад Аля, наконец, начала дудеть в Лилину дудку. Аннета таким образом учит ее говорить: «Аля, скажи «с».— «С» — «Скажи: «па» — «Па.» — «Скажи: «ко» — «Ко.» — Скажи «ной» — «Но.» — Скажи «но».— «Но.» — Теперь: «чи» — «Чи» (или нечто вроде) — Ну, теперь скажи: «Спокойной ночи!» Ответ: — «Ня-ня!» или «мама», или «ко».
По утрам Аля приходит ко мне в постель.— «Аля, дай лапушку». Она сразу сует мне ее к губам, тотчас же вслед за этим — лапу кота. Сейчас она сидит за моей спиной на диване и курит папиросу без табака — взасос. У нее идет четырнадцатый зуб и ясно обозначены еще два,— последние глазные. Когда ее кладут в кровать, она говорит: «баба» — бай-бай.
5-го января 1913 г., воскресение — ах, 1914?го!
Сегодня Але 1 г. 4 мес.
— «Аля, как собака лает?» — Ау!»
— «Аля, как кошка мяучит?» — «Ням!»
— «Аля, как корова мычит?» — «Ммму-у!»
— «Аля, как мама говорит?» — «Ф-ф-ф!» (делает жест курить).
Она ходит почти совсем хорошо — одна по всем комнатам, открывает и закрывает двери, нечаянно и нарочно падает. За последнюю неделю она начала произносить массу собственных, вполне непонятных слов,— какие-то произвольно соединенные слова. Кушает она манную и овсяную кашу, бульон с яйцом, хлеб и яблочный компот,— каждое нововведение переносит великолепно.
Феодосия, 7-го января 1914 г., вторник.
Аля со вчерашнего дня от времени до времени бьет себя по голове — свирепо и озлобленно. Кроме того каждое мгновение просит «ка», т. е. еды. На няню она ежеминутно рычит и не позволяет ей ни одевать себя, ни посмотреть в рот. Со мной держится скромно и всё позволяет. У нее теперь 14 зубов.
Феодосия, 12-го января 1914 г., воскресение, утро.
Аля продолжает бить себя по голове и рукам. Я забыла написать о привезенных ей Сережей игрушках: заводном волчке с приятным жужжанием, красном деде-морозе с звенящими внутри колокольчиками (подарок Фейнбергов), заводной музыке от Веры — играющей при верчений, би-ба-бо — от Сережи, как и волчек и валдайском бубенце от Веры. И странно — ни волчек, ни музыка ей не понравились, деда-мороза она испугалась, только на бубенец смотрела благосклонно и вчера смеялась над би-ба-бо. Из вещей она больше всего любит спичечные и гадкие папиросные коробки, из занятий — полоскание в ведре — иногда помойном. Другая дурная привычка: сдирание со стены известки и поглощение ее.
Есть она просит каждую минуту и прекрасно узнает съедобное.
Вчера Сережа снял ее два раза у меня в комнате на фоне черного с розами платка. На одном снимке она улыбается, на другом смотрит задумчиво, воткнув палец в шеку и растаращив другую руку.
Пока мы проявляли, она сидела у меня на коленях, ела бублик и, глядя на большой ярко-красный колпак, покрывающий свечку, повторяла: «аго, аго».
Да, 9-го я начала стихи пламени и все еще была в неуверености, к кому их обратить — к пламени, или к солнцу,— начало подходило больше к солнцу, но больше хотелось — к пламени. И вотАля вдруг сказала: «аго!» — Участь стихов была решена. Есть очень хорошие — блестящие — места, но всё еще не окончено.
Один возглас Макса при видеАли: «Господи, какие у нее огромные глаза! Точно два провала в небесную пустоту Они кажутся еще больше век, точно веки из не покрывают!»
Когда мы ехали в Коктебель провожать Макса, я спросила его: «Макс, как ты себе представляешь Алю в будущем? Какова должна быть нормальная дочь Сережи и меня?»
— «И Вы еще думаете, что у Вас может быть нормальная дочь?!»
(У вас — с маленькой буквы, т. е. у Сережи и меня,— мы с Максом на ты)
— «Нет, нормально-ненормальная»,— сказала Ася.
— «Это слишком сложно»,— ответил Макс.
Кстати,— недели три тому назад Ася написала свое впечатление от Али,— очень хорошо. Я попрошу ее переписать сюда.
Под Новый Год Макс предложил выпить шампанского за Алю и Андрюшу. Это было очень трогательно.
Продолжение разговора с Алей:
После коровы: — «Как теленок мычит?» — «Мя-я!»
Все смеются — и она. Этому ответу ее научила Аннета, почему-то уверенная в именно таком мычании теленка. После «как мама говорит» — «Как Аля говорит?» В ответ целое стремительное словоизвержение — вполне непонятное.
Сейчас на окне печатаются ее карточки.
_____
Феодосия, 16-го января 1914 г., четверг.
Карточки удались великолепно, особенно одна, где она уткнулась пальцем в щеку. Глаза — огромные, ясно очерченные,— две звезды. Рот слегка приоткрыт. Брови — темные, длинные, поразительные. Выражение этого прелестного личика задумчиво.
На другой карточке она улыбается и больше похожа на ребенка, но на первой больше на себя. Сегодня у нее прорезался 15-ый зуб. Значит, года четырех с половиной месяцев у нее было 15 зубов. Падает она теперь гораздо реже.— В Феодосии у нее пока прорезалось 7 зубов. Весит она 27 фунтов,— на 2 фунта меньше, чем 11 1/2 мес. За 5 мес. она сбавила 2 фунта,— наверное от ходьбы и зубов, хотя последние идут у нее очень легко, совсем незаметно.
Феодосия, 18-го января 1914 г., суббота, 4 1/2^ ч. дня.
Сережа ушел к Панашатеко — на первый урок математики. Aля в новом белом капоре и белой плюшевой шубке гуляет с Аннетой в саду.
Я одна. В открытую форточку доносятся голоса играющих мальчиков. Поднимаю глаза: тонкие ветви на голубовато-белом небе, желтом с краю. Почему-то вспоминается Трехпрудный, Чуть-чуть чирикает птичка. Такая тишина. Что-то будет через пять лет? Весной у Фон-Дервиз мы — Лиля Соколова, Тася Ведерникова, Валя Генерозова и я сговорились через десять лет — ровно через 10 — 1-го мая 1917 г. встретиться в Петровско-Разумовском перед академией — с мужьями и детьми. Я тогда уже знала, что все — кроме меня! — забудут. Прошло уже почти 7 лет. Мне смешно! — Как вчера! — Еще 3 года 4 1/2 мес.— и будет 1-ое мая 1917 г. Мы тогда сидели в дортуаре на подоконнике. Был теплый вечер, из сада пахло зеленью. Ничто не меняется и не изменяет — внутри,— а с виду я 21-го года моложе, чем тогда — четырнадцати лет! У меня сегодня новое платье — коричнево-золотистый шерстяной костюм с желтым атласным жилетом. Сейчас — расцвет моего лица.
Вчера кончила стихи пламени.
Аля вчера и сегодня с увлечением бросает и катит мяч — «мя». Вчера она в первый раз с трудом, но самостоятельно слезла с дивана.
Ее новые слова:
Ба-ба — бай-бай (уже давно)
«бу — бусы»
«тши» — часы
тут
«мя» — мячик.— Всего, кажется, 37. Еще непонятное слово: «тутти»,— может быть цветы на обоях).
Але завтра 1 г. 4 1/2 мес.
Феодосия, 21-го января 1914 г., вторник.
Вчера Аля, увидав в фиксаже свою карточку, сказала: «Аля» и протянула руку, чтобы погладить. Сегодня у нее прорезался 16-ый зуб. Еще 4 — и все молочные — до б-ти лет!
Увидав ее сегодня утром, в длинном голубом платьице, розовую после сна, аккуратно подстриженную (на лбу), сияющую и сверкающую своими огромными глазами, я пришла в восторг. Аля сейчас — половина моей жизни. Что будет потом?
Феодосия, 24-го января 1914 г., пятница.
Аля, покачиваясь на ногах, сама себя убаюкивает, иногда даже на ходу Кроме того, она говорит в рифму, как здешний полицемейстер.
— «Мама!» — «Что, Аля?» — «Тама!» и больше ничего. За последний месяц она как-то вяло воспринимает новые слова, повторяя только первый слог. Проснувшись часов в 10 вечера — она ложится в семь — она долго не спит, рыча на няню. Сегодня во сне я ей показывала какой-то громадный киот с множеством лампад на длинных серебряных цепочках. Это было в Трехпрудном, в зале — совершенно пустой. Чтобы привлечь Алино внимание и заставить ее запомнить Трехпрудный навсегда, я раскачивала эти лампады —даже слишком — они могли упасть — и, показывая наверх, говорила: «Видишь, Аля, там — Бог»,— на иконах.
Сегодня во сне я ярко, точно, как в жизни ощутила первую любовь. Это было, кажется, в 1812 г., в Трехпрудном. Нас было человек 20, запертых в доме, и мы должны были умереть. Среди других был
какой-то юноша лет 18-ти, кажется — Ваня. Мы безумно друг друга любили, любовь вырастала на наших глазах. В доме была тревога, ждали смерти. И вот кто-то заиграл вальс. Я подошла к Ване, и мы начали танцевать. Я просила играть медленней. Танцуя, мы не заметили, как опустела зала, а когда вышли в парадное, то увидели, что половина заключенных успела спастись. Но нам было поздно,— у ворот двора стояла полиция.— Я помню чувство счастливой покорности судьбе — «так надо». У этого Вани были черные глаза и черные волосы и еле пробивающиеся черные усики. И потому что его звал и Ваней, я поняла, что это 1812 год. Это простое имя так идет к 12-му году!
Сегодня за обедом — за нашим — она вдруг принесла мне орех из мешка, лежащего на полосатом диване в моей комнате.—«На!» Смотрю, несет другой, за ним — третий,— так 16. После 16-го за каждый новый давала ей ложку розового муса,— таким образом она принесла их всего 21, т. е. прошлась взад и вперед 42 раза! И всё по одному ореху! Она жадно ест известку,— везде где может. Но стоит сказать ей: «Аля, что ты ешь?» — и она начинает отчаянно плакать, пряча голову на плечо мне или няне.
Сегодня кончила «У камина»,— сколько раз я переделывала эти стихи! Т. е. 3 раза, но ддя меня это много. Всякий раз была какая-ни-будь новая нелепость.
Сегодня готово мое золотистое платье из коктебельской летней фанзы, купленной Лёвой на халат. Платье для меня пленительное: пышный лиф и рукава, гладкая юбка от тальи. Платье по последней моде превратилось на мне в полудлинное платье подростка,— хотя оно и до полу.
Странно, какой бы модный фасон я ни выбрала, он всегда будет обращать внимание, как редкий и даже старинный.
Выходных платьев у меня сейчас 5: коричневое фаевое — старинное, как черное фаевое и атласное — синее с красным; костюм, вроде смокинга,— темно-коричневый шерстяной с желтым атласным жилетом и черными отворотами; наконец это золотое. Домашние — ужасны,—изношены и подлы. Но трудно носить что-нибудь дома,— главным образом из-за Кусаки, немилосердно дерущего когтями юбку и плечи. Кусака растет и толстеет: прекрасная лостящаяся серо-голубая шерсть и черный нос; на щеках отлив, который я называю румянцем. Я обожаю этого кота, как никакого раньше, и встаю из-за него 4 раза и больше в ночь, пуская и выпуская его в форточку.
Феодосия, 25-го января 1914 г., суббота.
Сейчас Аля лежала ничком на ковре, опершись на руки и барабаня ногами. Вообще она целый вечер нарочно падает и ходит на четвереньках. Сейчас она упала нечаянно, споткнувшись о завернувшийся угол ковра и, встав, начала осторожно расправлять его.
Скоро едем с Сережей в офицерское собрание, Я в новом платье.
Аля, желая спуститься на пол, стала говорить: «Иди»,— раньше было:«на».
Да! Сидя на ковре, она била себя по ногам. Я сказала ей: «Аля, нельзя бить ножку!» Тогда она сказала: «ми» и стала гладить обиженную ногу в желтой туфельке.
Недавно Сережа прислал ее ко мне с апельсином. Алины громадные голубые глаза и этот яркий апельсин чудесно подходили друг к другу и привели меня в восторг.
Сын прислуги Сони — Ваня — обожает Алю; поджидает ее гулять, стучит ей в окно, убирает с дороги каждый камень. Это необыкновенно милый, тихий и воспитанный мальчик. Вот образец его разговора: — «А у меня фонарик есть со свечечкой. Вот я вечером пойду с ним гулять,— если Алечка выйдет. Она его еще не видала». На Рождество он играл с Волчком «в свадьбу», нацепив ему на хвост бумажку.— Очевидно,— венок невесты!
У Али сзади начинают завиваться волосы. Из них уже выходит косичка в три переплета.
_____
Феодосия, 31-го января 1914 г., пятница.
26-го и 27-го мы с Алей были у Аси. Первая встреча Али с Андрюшей — первая более или менее сознательная — прошла следующим образом: Ася была у меня, и я вдруг решила пойти к ней с Алей, которая около двух с половиной месяцев не была в городе,—с последнего снимания у Гольдштейна. С горы я несла ее на руках, у гимназии повела за руку, чувствуя нечто, вроде гордости за то, что у меня такая большая дочь. Придя к Асе, я посалила Алю на диван и начала раздевать. Подошел Андрюша. Мгновение любопытного молчания. Аля первая его прерывает: «Ми!» и гладит Андрюшу по голове. Потом Андрюша начал плакать, увидев свою няню и просясь к ней на руки. Но няня ушла, и он снова занялся Алей,— больше, чем она им. Были ужасно смешные минуты — не-
стерпимо-смешные! — когда они молча и пристально смотрели друг на друга. Потом началось рассматривание и осторожное потрогивание башмаков другу друга, толканье друг друга в спину — первым начал толкаться Андрюша — взаимное давание и отнимание трех плюшевых медведей, одного петуха (субботинского) и одной утки. Андрюшз по обыкновению внезапно принимался плакать — до того пронзительно, что Аля пугалась и с тревожной гримасой глядела ему в рот. УАндрюши переход от плача к смеху — мгновенный. Широко раскрытый плачущий рот тотчас же вытягивается в веселую улыбку. Ася зовет его сангвиником. Аля и Андрюша совершенно разные. Аля выше и стройнее и кажется старшей. У Али глаза огромные, ярко-голубые; у Андрюши — обыкновенной величины, темно-серые, очень блестящие; рот у Али узкий, изогнутый, скорее бледный; у Андрюши — крупный, пухлый, бесформенный, яркий; Аля очень бледная, с желтоватым оттенком; Андрюша — белый с легко появляюшимся румянцем; уАли волосы сзади русые, спереди желтовато-белые, густые, довольно жесткие, сзади отвисают; у Андрюши — золотистые с сильным блеском, жидкие, особенно на висках и мягкие, как шелк; лоб у Али огромный, очень крутой, затылок — обыкновенный; у Андрюши, наоборот, очень выдающийся затылок и обыкновенный, хотя тоже очень большой, — лоб; нос у Али детский, слегка вздернутый,— уАндрюши прямой и четкий. Аля не капризна, почти не плачет, очень послушна, очень обидчива, что у нее выражается слезами на глазах и умоляющим возгласом: «ми!».—Андрюша капризен, вечно плачет, непослушен и гораздо менее сознателен. Но в общем мил и симпатичен своими мгновенными переходами отслезксмеху и общим добродушием. Манера говорить у них также различна. Аля повторяет слога — совершенно правильно — и называет два первых, Андрюша повторяет по-своему все слово, например: «ботити» — ботики.
Потом мы Алю одели мальчиком — в темно-синий Андрюшин костюмчик, в котором она выглядела маленьким принцем en petit. {в миниатюре (фр.).}
