16-ГО ЯНВАРЯ 1939 Г. PARIS, 15ME 32, BD PASTEUR, HOTEL INNOVA, CH‹AMBRE› 36
С Новым Годом, дорогая Ариадна! Все поджидала от Вас весточки и начинаю серьезно тревожиться — почему молчите? Неужели — тaк плохо? Не забудьте, что скоро — весна, что день уже вырос на 20 минут, что скоро снимете — теплое и наденете — свежее (я всегда лечусь — такими вещами: зализываюсь!) — что вдруг — неожиданно — Вы приедете в Париж и мы снова окажемся с вами в каком-нибудь саду, на какой-нибудь скамейке — только нас и ждавшей… А может быть даже поедем в какой-нибудь спящий городок — с чудным названием вроде Mantes и с единственным событием: собором. А м. б. — просто в Версаль (где я не была — годы: не с кем! ни с кем не хочется) где встанем наверху большой лестницы, по которой спустимся к воде, на мое любимое (совсем не версальское!) бревно.
У меня нет ни одной настоящей дружбы-есть хорошие отношения — а Вы знаете как это вяло и мало.
Единственная фабула моей жизни (кроме книг) — кинематограф. Видели ли Вы — La femme du boulanger [1] с Raimu и целой деревней — невинных сердцем? Для меня сама деревня — её стены и улички и ворота — была бы фабулой, и я всегда удивляюсь, когда люди ищут — другой. Но для верности скажем — тaк: сосну я любила с такой же страстью, как другие человека, человека — avec le meme detachement [2], как другие — сосну. И сосна всегда была довольна, человек — никогда.
Жду непременно и скоро от Вас письма — а то чувство, что пишу в пустоту. Я писала Вам последняя — большое письмо со всем, что я знаю об этой роковой породе. Писала — как себе: то, что всю жизнь себе говорила.
Если не читали — прочтите Rosamond Lehmann — Poussiere (Dusty Answer) [3] — она о нас — и них. Очень прошу! (Poussiere — из‹дательст›во Feux Croises).
До свидания! Обижусь, если не откликнитесь. Обнимаю Вас и детей.
МЦ.
____________________________________________________________________________
1. Жена булочника (фр.).
2. С той же отчужденностью (фр.).
3. Пыль (Ответ из пыли) (фр., англ.).
18-ГО МАРТА 1939 Г., СУББОТА PARIS, 15ME 32, BD PASTEUR, HOTEL INNOVA, CH‹AMBRE› 36
Дорогая Ариадна,
Всё дошло — и большое письмо, и недавнее маленькое — и прелестные летящие Качели!
Бесконечно радуюсь Вашему приезду (тьфу, тьфу, не сглазить!) — если будет. Дай Бог, чтобы были хорошие дни — Вы у меня связаны с летом, даже весной: первой травой. Ариадна, непременно поедем в Версаль, в Трианоны, в тот — заросший и бедноватый, где еще живы — дети: маленький мальчик и большая девочка, точно эта бедность и непосещаемость и одновременная роскошь — всего разросшегося — их — сохранила. Это — сновиденное место, нам там хорошо будет…
О себе: всё то же: между небом и землей. Много читаю, пишу — мало (но никогда — вяло), вокруг — много бед — концы жизней — люди одного поколения уходят сразу — точно сговорившись.
И новый удар — моя Чехия! Когда в газете вижу — Прага — дрожу с ног до головы — точно тот по мне в нее вошел. Чехия для меня не только вопрос справедливости, но моя живая любовь, сейчас — живая рана. В ней — на её холмах — вдоль её ручьев — прошла моя лучшая молодость, я ей бесконечно благодарна. В жизни я привыкла — благодарить через край — за самое малое! — заливать благодарностью, на ней — сгорать, а здесь я ничего не могу, в первый раз — ничего не могу, ничего — за всё добро. «Там, где рябина — Краше Давида-Царя…»
Когда приедете, я Вам покажу своего Рыцаря — добывшего Праге герб: двухвостого льва. Я его получила — в последнюю минуту — последний снимок, к‹отор›ый мне, обыскав всю Прагу, достали где-то на окраине. У меня в Праге давнишний друг — пожилая женщина, чешка, до 12-ти лет жившая в Москве, а потом жившая у лесника — деда — и с бабушкой вязавшая кружева при луне — жалели свеч… Переводчица В. Соловьева, Бердяева, лучших русских… Что с ней?? Она своей Чехией — жила… И написать нельзя. Пошлю открытку — с картинкой — и: обнимаю.
А когда-то, в 1870 г., Чехия, тогда — Богемия, — протестовала против присоединения Эльзаса-Лотарингии! Одна, маленькая, съеденная Австрией — заступилась за Францию!..
— Ох!—
________
Милая Ариадна, счастлива, что скоро Вас увижу — у меня почти никого не осталось, всё — рассосалось, люди сначала (как упыри!) жили моим отъездом, а когда он затянулся — отпали.
Но до отъезда непременно напишите мне, чтобы я наверное знала и твердо радовалась.
Целую Вас и всегда люблю.
МЦ.
PARIS, 15EME 32, BD PASTEUR 30-ГО МАЯ 1939 Г., ВТОРНИК
Дорогая Ариадна! Наконец нашла Ваш адрес — получили ли Вы мою недавнюю открытку по старому с «priere de faire suivre»? [1] М. б. мы с Муром очень скоро уедем в деревню на всё лето, так что м. б. на этот раз не увидимся — большая просьба, к к‹отор›ой отнеситесь внимательно, и адрес сразу перепишите в надёжное место: Вас у М. Н. Лебедевой ждет от меня пакет, который Вам всячески поручаю (тетради и письма и м. б. рукописи). Тотчас же по приезде, а лучше еще из Брюсселя напишите Маргарите Николаевне Лебедевой, когда зайдете за моим пакетом, она дома к вечеру, так лучше — к 7 ч. веч‹ера›, но непременно предупредив заранее.
Адрес ее: Mme Lebedeff
18 bis, rue Denfert-Rochereau
Paris, 5eme
(ближайшее метро — Raspail — запомните!)
‹Приписка на полях:›
Очень старый дом, вход в ворота и сразу лестница направо, бывший монастырь. Второй эт‹аж›, дверь направо, звонок на шнурке, звоните сильно. Она Вам всё передаст. Она очаровательный человек и мой большой и долголетний друг. Не потеряйте ее адреса, тотчас же перепишите, это для меня крайне важно. В пакете — все мои стихи к Чехии, Вы их еще не знаете, я их страшно (как чужие!) люблю.
Хорошо бы если бы Вы на мою открытку мне ответили — молниеносно, мне было бы спокойнее. Кончаю, обнимаю, как- только что-нибудь буду знать — сообщу. А сама жду — Вашего отклика.
МЦ.
Р. S. (Жалко оставлять пустое место.) [2] Стихи получила давно — спасибо за них. Найду минутку — напишу подробно. Письмо — грустное: не надо! всё впереди. Вы любите породу, а не отдельного, а они еще есть. (NВ! не «породу» как сэн-бернара или графа, а именно эту породу людей (нелюдей!)
Обнимаю Вас — жалко, если на этот раз не увидимся. Пишите скорее и перепишите адрес!
М.
________________________________________________________________________
1. С просьбой переслать (фр.).
2. Написано на обороте открытки.
7-ГО ИЮНЯ 1939 Г.
Дорогая Ариадна! (Уже красным чернилом!) Маковку нельзя, п. ч. она круглая, т. е. макyшку нельзя, возьмите — верхушку: она всегда острая. — У нас — еще хуже — пекло, знаю это по другим, но сама ничего не чувствую: нынче не ела 24 часа и все дни сплю по 4 ч. — да и то не сон, недавно заснула поперек кровати и проснулась оттого, что на голову свалилась целая вешалка с платьем (решившим, что мне — пора вставать: ее укладывать!)
(Пишу вздор.)
Икону отнесла к Лебедевым, надпись неожиданная — вроде слов Сивиллы — до нее нужно читать: «Всё это так чудесно вышло…», Ируся Л‹ебеде›ва отнесет к Вашей маме сразу после экз‹аменов›. (Я тоже держу экзамены, нет: один, но — какой!)
Адрес выучила наизусть и подам голос как только смогу.
Желаю Вам — счастья: того, чего никогда не желала себе. И оно — будет! Детям — здоровья и радовать маму. Обнимаю.
М.
Желаю Вам сына. И он — будет. (Это и будет — счастье!)
Спасибо за всё. За все сады! Это и есть — висячие сады Семирамиды!
Пишите стихи!
Спасибо за Мура, Вы сразу его поняли.
Р. S. Думайте обо мне каждый день — с 10-го по 15-ое.
Буду думать о Вас в каждой зелени, на каждой воле, и всё передам — тем полям! И на новый год буду думать… Когда не буду??
Не забуду.
12-ГО ИЮНЯ 1939 Г., ПОНЕДЕЛЬНИК
Дорогая Ариадна,
Нынче едем — пишу рано утром — Мур еще спит — и я разбужена самым верным из будильников — сердцем. (А настоящий уложила: чтобы не забыть. NB! Зачем мне будильники?? Так, напр‹имер›, у художницы Гончаровой пылесос, на моих глазах, оброс пылью, и она его, как толстого грязного спящего змея — обходила.) — Последнее парижское утро. Прочтите в моем Перекопе (хорошо бы его отпечатать на хорошей бумаге, та — прах! только никому не давать с рук и лучше не показывать) главку — Канун, как те, уходя, в последний раз оглядывают землянку…
«Осколки жития
Солдатского»…
— Так и я. —
Пользуюсь (гнусный глагол!) ранним часом, чтобы побыть с Вами. Оставляю Вам у М. Н. Л‹ебеде›вой (ее дочь Ируся обещала занести к Вашей маме) — мою икону, два старых Croix Lorraine (Et Jehanne, la bonne Lorraine qu’Anglais brulerent a Rouen …) [1] для Веры и Люли, и георгиевскую ленточку — привяжите к иконе, или заложите в Перекоп. Вам будет еще моя поэма Крысолов, но за ней зайдите к М. Н. Л‹ебедевой› в первый приезд, п. ч. ее еще там нет. Непременно зайдите к М. Н. Л‹ебедевой› — предупредив.
Всегда знайте адрес Л‹ебеде›вых (они могут через год уехать в Америку) и всегда сообщайте им все, что будете обо мне знать — им я писать наверняка не смогу. Если буду Вам писать, буду называть ее (М‹аргариту› Н‹иколаевну› — Маша.
Едем без проводов: как Мур говорит — «ni fleurs ni couronnes» [2], — как собаки — как грустно (и грубо) говорю я. Не позволили, но мои близкие друзья знают — и внутренно провожают.
Знаю, что и Вы незримо будете нынче стоять на пристани. Пока о моем отъезде — никому. Пока сами не заговорят. Обнимаю Вас, за всё благодарю, желаю счастья.
М.
‹Приписка на полях:›
Детей обнимаю.
_________________________________________________________________________
1. Лотарингских крестика (Жанна, дева из Лотарингии, // Англичанами сожженная в Руане…) (фр.).
2. Ни цветов, ни венков (фр.).